ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Да нет, не на эти деньги, – сказал он и спрятал в карман узелок с ее деньгами. – У меня есть несколько франков. Мы отпразднуем это событие. Закажем сосиски, вино. – Огюст взял Розу под руку – впервые за все время их знакомства – и повел в недорогой, но приличный ресторан.
2
Огюст не стал советоваться с Розой о мастерской. Подыскав для себя старую конюшню на улице Брюн, поблизости от мастерской Лекока, где работал над бюстом Розы, он обратился за советом к друзьям. Улочка соединяла авеню Гобеленов и бульвар Сен-Марсель и была по соседству от того места, где он родился и вырос.
Огюст стоял у входа в бывшую конюшню, – он уже решил ее снять, хотя видел все ее недостатки, – а Фантен, Дега, Ренуар, Далу и новый знакомый, неуклюжий широколицый, но привлекательный Клод Моне, осматривали помещение. Он ждал от них замечаний, они могли посоветовать что-нибудь дельное.
Дега осмотрел древнюю дырявую крышу, покрытые плесенью стены, разбитые оконные стекла, перекосившиеся двери, пол, наполовину земляной, наполовину цементный, – все помещение, где гуляли сквозняки и стоял промозглый холод, и тем не менее просторное и светлое, и сказал:
– Места достаточно, если ты тут не схватишь воспаления легких.
Фантен сказал:
– Перестань издеваться, Дега. Ведь это опасно. Ты, Роден, умрешь здесь от холода. У тебя сразу отмерзнут пальцы.
– Я поставлю печку. До самого потолка, – сказал Огюст.
– Одной тут не обойдешься, – ответил Фантен. – И все равно будет страшно холодно. Ты что, собираешься ее снять?
– Мне бы свою мастерскую, – сказал Моне.
– Но ты же все советуешь писать на открытом воздухе, – заметил Фантен.
– Я потому так говорю, что мы стали пленниками наших мастерских, – ответил Моне. – Ведь мы лишены живых красок света, когда пишем в закрытом помещении. Цвет – главное, а цвета меняются, переходят один в другой, приобретают новые оттенки в зависимости от силы и качества освещения. Но, конечно, какую-то работу надо делать и в мастерской.
Дега сказал:
– Моне, пора бы тебе уже усвоить эту истину. Даже наши лучшие пейзажисты Милле, Диаз, Коро редко пишут на пленэре. Если и делают какие-то наброски и рисунки на открытом воздухе, то завершают работу над пейзажами всегда в мастерской. – Дега повернулся к Родену, словно с Моне было покончено. – Роден, ты считаешь, что действительно сможешь здесь работать?
– Выбора нет. Я уже перебрался сюда.
– А чего же тогда ты спрашиваешь нашего совета? – сердито спросил Дега.
– Вы можете сказать, не обманывают ли меня.
– Сколько бы ты ни платил, все равно много.
– Удобств здесь никаких, но работать можно, – добавил Моне.
Дега разозлился:
– Ему придется работать в перчатках, он тут задохнется от печного дыма и все равно отморозит ноги. Да это прямо могила! Он сошел с ума!
– Тут не так уж плохо, – сказал Моне. – Потолок высокий, и хороший свет.
– Но пленэр, – сказал Ренуар. – Что в нем хорошего, как можно в него верить?
Моне ответил:
– Никто не обязан восхищаться тем, что видит. Самое главное – правдиво отображать то, что мы видим, как мы это видим.
– Черт возьми, да если писать, что не нравится, так я бы и не писал, – возмутился Ренуар. – Я не могу заставить себя писать, что мне не нравится.
– Как бы там ни было, – сказал Дега, – а я считаю, что Роден поступает правильно.
– По крайней мере будет собственная мастерская, – упрямо повторил Моне.
– Ну, конечно, – сказал Дега. – Это главное. А добьется ли он успеха – дело второе.
– И все-таки он будет независим, – заявил Моне. Сам Моне, как ни старался, не мог позволить себе снять мастерскую. Родену повезло. Все несчастье Дега в том, что он считает, будто остается художником, даже если не пишет. Огюст сказал:
– И незачем мне ждать какого-то чуда, лишь бы было помещение для работы, а рядом я снял комнату. Это удобно.
Далу немедленно расследовал это обстоятельство и доложил:
– Там двуспальная кровать. И маленькая кухня. Признавайся, кто она?
– Это все входит в мою мастерскую, – сердито ответил Огюст.
– Входит-то входит, – продолжал Далу, – а все-таки кто она? Какая-нибудь провинциалочка?
Огюст молчал.
– Разве ты не хочешь познакомить нас с ней? – спросил Далу.
– Не твое дело, – сказал Ренуар. Далу пропустил замечание мимо ушей:
– Посмотрели бы вы на эту комнату. Там никакой мебели, кроме старой двуспальной кровати, комода и двух деревянных стульев. Все такое неудобное, некрасивое. Может, ты, Роден, аскет? От такой обстановки всякая любовь завянет.
Огюст коротко ответил:
– Я не люблю мягкой мебели, особенно мягких кресел, чтобы в них валяться. Недолго и разлениться.
– Уж не завелась ли у тебя какая «Дама с камелиями»? – поддразнивал Далу.
– Нет, – отрезал Огюст. – Мне не нравится эта пьеса. Сентиментальная чепуха.
– Верно, – подхватил Ренуар. – Глупейшая вещь. Надо обладать талантом Дюма, чтобы заставить поверить в эту историю. Роден, ты все еще работаешь лепщиком?
Огюст кивнул.
– Черт возьми! – воскликнул Далу. – Какой же ты скрытный.
Огюст сердито заметил:
– А о чем тут рассказывать?
– О работе, – ответил Далу.
– Подумаешь, работа декоратора! – взорвался Огюст. – Все такое красивенькое, гладенькое.
– И тошнотворное, – прибавил Дега.
– Вот именно, – сказал Огюст. – Я не верю в то, что делаю, меня эта работа не трогает. Я все делаю в алебастре, и в этом-то и несчастье. Мне надоела зализанность, эти аккуратненькие элегантные фигуры. Я понимаю, почему Микеланджело предпочитал мужское тело. Его куда трудней сделать красивеньким, утонченным, элегантным. А для меня главное – сделать их побольше и хорошо отполировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
2
Огюст не стал советоваться с Розой о мастерской. Подыскав для себя старую конюшню на улице Брюн, поблизости от мастерской Лекока, где работал над бюстом Розы, он обратился за советом к друзьям. Улочка соединяла авеню Гобеленов и бульвар Сен-Марсель и была по соседству от того места, где он родился и вырос.
Огюст стоял у входа в бывшую конюшню, – он уже решил ее снять, хотя видел все ее недостатки, – а Фантен, Дега, Ренуар, Далу и новый знакомый, неуклюжий широколицый, но привлекательный Клод Моне, осматривали помещение. Он ждал от них замечаний, они могли посоветовать что-нибудь дельное.
Дега осмотрел древнюю дырявую крышу, покрытые плесенью стены, разбитые оконные стекла, перекосившиеся двери, пол, наполовину земляной, наполовину цементный, – все помещение, где гуляли сквозняки и стоял промозглый холод, и тем не менее просторное и светлое, и сказал:
– Места достаточно, если ты тут не схватишь воспаления легких.
Фантен сказал:
– Перестань издеваться, Дега. Ведь это опасно. Ты, Роден, умрешь здесь от холода. У тебя сразу отмерзнут пальцы.
– Я поставлю печку. До самого потолка, – сказал Огюст.
– Одной тут не обойдешься, – ответил Фантен. – И все равно будет страшно холодно. Ты что, собираешься ее снять?
– Мне бы свою мастерскую, – сказал Моне.
– Но ты же все советуешь писать на открытом воздухе, – заметил Фантен.
– Я потому так говорю, что мы стали пленниками наших мастерских, – ответил Моне. – Ведь мы лишены живых красок света, когда пишем в закрытом помещении. Цвет – главное, а цвета меняются, переходят один в другой, приобретают новые оттенки в зависимости от силы и качества освещения. Но, конечно, какую-то работу надо делать и в мастерской.
Дега сказал:
– Моне, пора бы тебе уже усвоить эту истину. Даже наши лучшие пейзажисты Милле, Диаз, Коро редко пишут на пленэре. Если и делают какие-то наброски и рисунки на открытом воздухе, то завершают работу над пейзажами всегда в мастерской. – Дега повернулся к Родену, словно с Моне было покончено. – Роден, ты считаешь, что действительно сможешь здесь работать?
– Выбора нет. Я уже перебрался сюда.
– А чего же тогда ты спрашиваешь нашего совета? – сердито спросил Дега.
– Вы можете сказать, не обманывают ли меня.
– Сколько бы ты ни платил, все равно много.
– Удобств здесь никаких, но работать можно, – добавил Моне.
Дега разозлился:
– Ему придется работать в перчатках, он тут задохнется от печного дыма и все равно отморозит ноги. Да это прямо могила! Он сошел с ума!
– Тут не так уж плохо, – сказал Моне. – Потолок высокий, и хороший свет.
– Но пленэр, – сказал Ренуар. – Что в нем хорошего, как можно в него верить?
Моне ответил:
– Никто не обязан восхищаться тем, что видит. Самое главное – правдиво отображать то, что мы видим, как мы это видим.
– Черт возьми, да если писать, что не нравится, так я бы и не писал, – возмутился Ренуар. – Я не могу заставить себя писать, что мне не нравится.
– Как бы там ни было, – сказал Дега, – а я считаю, что Роден поступает правильно.
– По крайней мере будет собственная мастерская, – упрямо повторил Моне.
– Ну, конечно, – сказал Дега. – Это главное. А добьется ли он успеха – дело второе.
– И все-таки он будет независим, – заявил Моне. Сам Моне, как ни старался, не мог позволить себе снять мастерскую. Родену повезло. Все несчастье Дега в том, что он считает, будто остается художником, даже если не пишет. Огюст сказал:
– И незачем мне ждать какого-то чуда, лишь бы было помещение для работы, а рядом я снял комнату. Это удобно.
Далу немедленно расследовал это обстоятельство и доложил:
– Там двуспальная кровать. И маленькая кухня. Признавайся, кто она?
– Это все входит в мою мастерскую, – сердито ответил Огюст.
– Входит-то входит, – продолжал Далу, – а все-таки кто она? Какая-нибудь провинциалочка?
Огюст молчал.
– Разве ты не хочешь познакомить нас с ней? – спросил Далу.
– Не твое дело, – сказал Ренуар. Далу пропустил замечание мимо ушей:
– Посмотрели бы вы на эту комнату. Там никакой мебели, кроме старой двуспальной кровати, комода и двух деревянных стульев. Все такое неудобное, некрасивое. Может, ты, Роден, аскет? От такой обстановки всякая любовь завянет.
Огюст коротко ответил:
– Я не люблю мягкой мебели, особенно мягких кресел, чтобы в них валяться. Недолго и разлениться.
– Уж не завелась ли у тебя какая «Дама с камелиями»? – поддразнивал Далу.
– Нет, – отрезал Огюст. – Мне не нравится эта пьеса. Сентиментальная чепуха.
– Верно, – подхватил Ренуар. – Глупейшая вещь. Надо обладать талантом Дюма, чтобы заставить поверить в эту историю. Роден, ты все еще работаешь лепщиком?
Огюст кивнул.
– Черт возьми! – воскликнул Далу. – Какой же ты скрытный.
Огюст сердито заметил:
– А о чем тут рассказывать?
– О работе, – ответил Далу.
– Подумаешь, работа декоратора! – взорвался Огюст. – Все такое красивенькое, гладенькое.
– И тошнотворное, – прибавил Дега.
– Вот именно, – сказал Огюст. – Я не верю в то, что делаю, меня эта работа не трогает. Я все делаю в алебастре, и в этом-то и несчастье. Мне надоела зализанность, эти аккуратненькие элегантные фигуры. Я понимаю, почему Микеланджело предпочитал мужское тело. Его куда трудней сделать красивеньким, утонченным, элегантным. А для меня главное – сделать их побольше и хорошо отполировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215