Кора Гатт!
Гофман вспоминает последнюю попытку, когда он приехал в Кенигсберг развести ее с мужем. И навсегда пропало из жизни лирическое имя.
– Кора… Кора!..
Гофман не владеет больше собой… Он должен, прощаясь, погладить ее холодный лоб, ее непокорные волосы… Скорей, скорей, пока она опять не исчезла… навсегда.
– Эрнест… Я не слышала, как ты вошел…
– Не слышала?… Я очень тихо вошел… Я не хотел тебя будить, мой милый Мишка, но нам необходимо проститься.
– Проститься?… Ты пьян!
– Нет… В семь часов еду…
– Ты бросаешь службу? Опять скитание по городам, опять ни минуты покоя! Голодать, как мы голодали в Плоцке, Бамберге? Ругаться с директорами, терпеть унижения, жить в компании бездомных комедиантов? Неужели не надоела тебе, Эрнест, бродячая цыганская жизнь?… Неужели ты не хочешь отдохнуть, Эрнест?
– Ты не угадала, маленький Мишка… Я бросил театральное ремесло. Вот, прочти… В семь утра надлежит присоединиться к составу личной канцелярии князя Ватерлоо… Обрати внимание: князя Ватерлоо!.. Карьера… Огромная чиновничья карьера!
– Прости, Эрнест… Я не знала…
– Я не сержусь, Михалина! Ты меня любишь и мечтаешь видеть своего Эрнеста министром юстиции, с грудью, украшенной орденами. Успокойся, Михалина. С театром покончено все… фантазии пока на отдых, пора бросить дружбу с чертовщиной и погребками Лютера и Вегенера… Но, Михалина, уже шесть часов… Ночь ушла…


* * *

В восемь часов утра кареты оставили Берлин.
В четвертой от конца мечтательно дремал первый секретарь комиссии по переговорам с императором российским – Эрнест Теодор Амадей Гофман, положив утомленную от пунша и пива голову на вместительный портфель.

4


«Граф Виктор Павлович!
Третьего дня, ввечеру, после заседания Государственного Совета имел я беседу с матушкой моей, передав ей между прочим некоторые из твоих прожектов. Она немало обеспокоена настоящим положением вещей и советовала мне принять соответственные сему меры.
Как уже довольно времени протекло предложению императора Н. о возобновлении между моей и его державой нормальных соотношений, то, надо полагать, уполномоченные для выработки соглашения лица могут от него уже находиться в пути. Посему решил я тебе составить соответственный материал на предмет неуклонного исполнения и руководства.
1. Ждать послом Коленкура не приходится, а уж о Лористоне и речи быть не может. Князь Ватерлооский не сделает подобного промаха; кабы он сам не пожаловал. Но для России он человек вовсе новый, и самое важное – произвести в нем впечатление, долженствующее его надлежаще смутить и рассеять. Меры должны быть неожиданны и обстановка для переговоров достаточно подходящая.
2. Сперанского незамедля из Перми вызвать особым милостивым рескриптом и привлечь его к переговорам, не давая ему роли решающей, а только показательную: сие может достаточно удручить наших противников, показывая наше единство. Граф Аракчеев, разумеется, взбесится; но на него я приму меры.
3. Опасаясь, буде из Франции завоз вредоносных новейших идей может последовать, предписываю: все тайные общества – мартинистов, ложи масонские и пр. – закрыть, отобрав подписки личные ото всех членов оных. В дальнейшем – видно будет.
4. Не сомневаюсь, посланцы французского императора будут склонять нас к единству в деле континентальной блокады Англии, сие нам ничуть выгодно быть не может. Составь Комитет для секретного обсуждения сего вопроса: у нас должна быть позиция готова. К занятиям в Комитете привлеки: гр. Каподистрию, Шишкова и Горчакова, четвертым секретарем – Голицына, председательствовать буду я.
За все берись немедля и доноси мне ежедневно.
Бог в помощь вам и мне.
…Пребываю к тебе неизменно благосклонным
Александр
10 Генваря 1818 г.»


На пакете:


«Его сиятельству
графу Виктору Павловичу Кочубею,
Министру внутренних дел».


5

Несколько раз князь Голицын самолично приезжал полюбопытствовать, хорошо ли протопили пустовавший продолжительное время дворец, все ли готово для встречи сиятельного гостя, ибо государь строго-настрого приказал никакой оплошностью не посрамить российского гостеприимства.
Придворный зодчий Росси был назначен украсить с наибольшей пышностью и без того роскошные покои; и вот после недельной спешной работы он доложил Александру Николаевичу о том, что «государева воля исполнена и что глаз французского посланника ни в живописи, ни в лепном барельефе, а не токмо в мебели, не отыщет невежественного изъяна».


* * *

Князя Ватерлооского встречали у заставы почетным караулом лейб-гвардии Семеновского и Преображенского полков и духовой музыкой.
Здесь же в карету князя были приглашены граф Кочубей и Александр Николаевич Голицын, выразившие свое удовольствие по поводу приезда в Петербург такого выдающегося человека.
Роман рассеянно слушал комплименты, взапуски расточаемые лукавыми царедворцами. Его больше интересовало следить улицы милого Петербурга, такие незнакомые и странные.
Голицыну не терпелось завязать более интимный разговор с князем. Ведь князь прямо из Парижа. Далекого, веселого Парижа! Разве могут удовлетворить сведения, что провозят через границы агенты и торгаши, человека, видевшего вплотную жизнь, единственную в мире жизнь этого умопомрачительного города! Александр Николаевич еще мог тряхнуть стариной, отколоть какую-нибудь штучку. Вольтерьянец и… обер-прокурор синода. Тридцатилетний шалопай и кутила на обер-прокурорском кресле! Правда, это было давно, он немного едал, осунулся, угомонился, но… э-эх!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49