Болтали о театре и балете, весело и непринужденно шумели, и никто не обращал внимания на хозяйку.
– Граф, замолчите!.. Я сгораю от стыда.
– Это не фантазия…
– Когда подумаешь, что из знакомых кто-нибудь бывает в «Зеленой лампе»…
– Боже мой, какое бесстыдство!
– Ого!.. Смело!.. Прийти сюда, зная, что всему Петербургу известно имя автора эпиграммы на Александра Николаевича.
– Эпиграммы? Милый граф, расскажите! Я не слыхала.

Вот Хвостовой покровитель,
Вот холопская душа,
Просвещения губитель,
Покровитель Бантыша В. Н. Бантыш-Каменский (1778 – 1829) ко времени написания эпиграммы – чиновник Коллегии иностранных дел, то есть коллега «Саши», но, в отличие от отца и брата, известных ученых, ничем, кроме упоминания в этих строках свое собственное имя не увековечивший.

…

– Только потише, а то еще Натали…
– Наталья Александровна читала вчера у Трубецких.

Напирайте, бога ради,
На него со всех сторон!..
Не попробовать ли сзади?
Там всего слабее он.

– И он здесь?
– Граф, покажите его!
– Вон, у камина, рядом с Вяземским.
– Настоящая обезьяна из кунсткамеры!
– Ха-ха-ха!
В просторном зале становилось тесно и душно; важные лакеи бесшумно перебегали от одной группы к другой, разнося прохладительные напитки и различные сласти.
– …я не испугалась и, протянув альбом, попросила князя написать что-нибудь на память.
– Ах, ma chйre, a он?
– Написал!
– Написал?
– Да, трогательное стихотворение!
– Натали, прочти… прочти!
– Интересно, что мог написать этот…
– У Вилли, кажется, появился опасный конкурент!
– Наталья Александровна, дайте, Саша прочтет!
– Нет, нет!.. Я сама!..
Быстро вытащили на середину кресло, и Наташа, взобравшись на него, раскрыла альбом и, счастливо улыбаясь, прочитала:

Средь шумного бала случайно,
В тревоге мирской суеты
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид.
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь…
……………………………
Люблю ли тебя, я не знаю –
Но кажется мне, что люблю.


10

Первоначальный план донельзя прост и решителен: забраться пораньше в смирдинскую лавку и через окно следить за подъездом Чернышевского дворца и ждать, когда князь выйдет, чтобы ехать на заседание, – тогда выскочить из засады, смело броситься вперед и привести в исполнение дерзкий замысел…
Смирдин был, как всегда, удивительно любезен и предупредительно вывалил на прилавок перед своим постоянным щедрым покупателем груду недавно полученных иностранных новинок. Но желанные книги только предлог, только повод, а главное там, за стеклом, где сонный швейцар от нечего делать натирает и без того ослепительно блестящие ручки.
Проходит долгий и томительный час, все книги просмотрены, и хотя вчера в игорном доме спущены последние пятьсот рублей, внушительная стопка отложена для покупки, а князя все нет и нет…
Беспокойство, что придется отложить задуманное, сперва едва ощутимое, похожее на понятное в таком деле волнение, росло, металось и гнало вон из лавки и наконец заставило внезапно изменить всю заранее придуманную экспозицию.
– Старое чучело, говорят тебе, пропусти!..
– Сударь, князь спит, и я не могу…
– Да пойми, что он только и свободен, когда спит!..
– Князь приказал…
– Болван! Я должен его видеть непременно и…
– Позвольте, сударь, позволь… Ай-яй!.. Ай!..
Сильный удар в живот заставил преданного Пико опуститься, скрючившись, на ковер, а молодой человек шмыгнул в приоткрытую дверь, пробежал десяток комнат и наобум, случайно ворвался в полутемную спальню.
После яркого зимнего солнца тьма ослепила его, но потоптавшись неуверенно на одном месте несколько секунд, он заметил большую кровать, ринулся к ней и, споткнувшись, упал, беспомощно вытянув руки.
Роман, проснувшись от грохота, выдернул из-под подушки револьвер и зажег высокую свечу.
– Что вам нужно?
– Ваша светлость… простите… поклонник вашего поэтического таланта… Александр Сергеевич Пушкин… Случайно услышанное стихотворение…
Вбежал обеспокоенный Пико, но Роман отослал его, соскочил с кровати, отдернул тяжелую штору и теперь, когда солнце затопило неуклюжую комнату, внимательно посмотрел на своего нового поклонника, поклонника поэтического таланта князя Ватерлооского. Вспомнил издания «Брокгауз и Ефрон».
Вон он рядом – живой, экспансивный юноша, еще не мечтающий о «Евгении Онегине», не знающий, что стихами его будет гордиться русская поэзия и что в тумане грядущих годов уже летит меткая пуля Дантеса…
– Очень рад… Весьма рад, что мой стишок понравился вам, Александр Сергеевич!
– Стишок!.. Вы это называете стишком!
«О, Моцарт, Моцарт!» – пропела память горькие слова Сальери.
– Откровение! Простота!.. Я… тоже иногда пописываю стихи, и мои друзья, в особенности Дельвиг, находят…
И пока Роман одевался, Пушкин говорил о Лицее, Державине, «Руслане и Людмиле», о друзьях – о тех, кому было дано тесно связать свои имена с его бронзовым именем…

11

Резким движением он повернул седеющую голову в сторону двери.
– Чего тебе?
– Поручик Конопелкин вас спрашивает, ваше сиятельство!
– Какого рожна надо поручику? Ночь, поди! Пошли его к матери.
– Дозвольте осмелиться, – залепетал вестовой, – господин поручик говоримши, что они к вам, батюшка, ваше высокопревосходительство, с конфиденцевой!..
– Дурак! – рявкнул Аракчеев По примеру А. К. Толстого (которого кстати, их герой беззастенчиво обобрал, кружа головы доверчивым петербуржанкам, а заодно и Пушкину), авторы могут сказать, что за чужой не отвечают сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49