Молитесь же за спасение нашей королевы Господу Вседержителю. – Он кольнул лошадь шпорами сквозь прорези в попоне и въехал в раздавшуюся перед ним толпу, неся на городские стогны свою весть. Помедлив, горожане двинулись вслед, колотя в закрытые ставни, врываясь в тихие церкви, гремя набатом с колоколен, долбя молоточками в двери и вопя исступленно о том, что королева отравлена.
Весть летела пожаром, не держась долго под одной крышей, поражая умы, заставляя рты изрыгать потоки проклятий. Не прошло и двух часов, как всюду стало черно от высыпавшего на улицы народа, который метался от одного уличного оратора к другому. Из раскрытых, уставленных свечами церквей неслись молитвенные хоры, с колоколен ошалело трезвонили колокола, которые раскачивали вдесятером. Все вели себя так, словно небо упало на землю, словно золото стало грязью или Бог оказался дьяволом. Страх и ярость овладели людьми, все сбились гуртом и каждый старался перекричать другого.
Отравлена, отравлена, отравлена! Эту весть носило по Хаару, она перемахнула через стены в трущобы Нового Города, вызвав даже там глухое ворчание. Мир кренился, все шаталось, земля уходила из-под ног, город валился в снежную бездну.
При смерти! Королева при смерти!
Что же теперь будет? Сердца дрожали, кулаки сжимались, глотки вопили, как будто воплем и бешеной бранью можно было что-то поправить или хотя бы ослабить ощущуние неминуемой беды.
Уже начали зажигать первые факелы. На щитах и латах стражников плясали беспокойные алые отблески. Смеркалось. Напряженное ожидание сделалось невыносимым. Приспущенные штандарты мертво повисли на граненых шпилях Цитадели.
Каркающее «ха-ха!» раздалось вдруг в этой тягостной тишине. На мосту в Сервайр, подбоченясь, стоял замотанный в холстину босяк, и от него так воняло навозом, словно он специально в нем валялся.
– Ха-ха! – повторил он, кривляясь. Кое-кто обернулся к нему. – Этарет травят королеву за то, что она травит Этарет! Все просто, как конская задница! А Ниссагль-то убил мальчишку за то, что тот поднес королеве яду, как будто мальчишка главный виновник! Мальчишке принесли маленький кисетик со снадобьем. Люди и Этарет вечно носят друг другу кисетики, чтобы травить друг друга. И вот мальчишка хрипит на соломе, у него все кости переломаны, и он никому не нужен, потому что Гирш сейчас ищет Окера Аргареда, а что с королевой, о том и вовсе неведомо. Не удивлюсь, если она умерла. – Оборванец явно не мог уследить за своими мыслями.
– А, Этарет?! Бей их! – Заревел какой-то, видать, еще со вчерашней ночи не протрезвевший лучник. – Бей белобрысых ублюдков! Всех убить!
– Верно говорит! – завелись с другого края, наполовину озоруя, наполовину всерьез. – На пал! Кончать их всех!
Толпа отозвалась утробным рычанием. На той стороне реки, на Дворянском Берегу, высились резные башни этаретских домов. Призывы к убийству слышались все чаще, все настойчивей, люди сбегались к пристаням.
Первое «убивайте Этарет!» еще только раздавалось за стенами Нового Города, заставляя шлюх прислушиваться, вскидывая подбородки, а в толпе на берегу уже замелькали поднятые над головами оглобли, клепки, разогнутые обручи от бочек, и с нарастающим бессловесным кличем все стали спрыгивать на лед.
Казалось, что Вагерналь потекла поперек, неся на взбурливших почерневших водах палки, молоты, топоры, дреколье, вывернутые из пирсов заостренные бревна и факелы.
«Смерть Этарет!» – плечом к плечу шли подмастерья и лучники, лавочники и ремесленники, бежали вприпрыжку, черпая башмаками снег и подхватив до колен юбки, их женщины с красными щеками и в сбившихся на затылок чепцах, каждый горячил себя криком, стараясь не отставать от других; все неслись, оставляя позади белые стены Цитадели и Черный Сервайр, торопливо, помогая себе оружием, лезли на высокие набережные, срывались, бранились, неуклюже вскакивали и бежали в пустые улочки вдоль серых стен. Тут толпа было растерялась, но двое лучников, словно не замечая в отдалении конную стражу, дружно навалились на окованные узором ворота и, разразившись проклятиями, потребовали себе бревно для тарана.
Под доносившийся издалека набатный звон бревно качнулось в десятке рук и ударило острым носом в створки ворот. Ворота устояли. Принесли второе бревно, суковатое, как ерш. Колотили им быстро, круша с удвоенной силой, пока расшатанные створки с треском вдребезги не разлетелись. Открылся большой пустой двор с деревом посередине и каменными изваяниями зверей возле крыльца.
В доме не успели ничего предпринять для защиты. Там были только смирные невольники в золотых гривнах. Самые ретивые смутьяны выволокли их и швырнули на снег под ноги толпе. Рабы глядели умоляюще, ничего не понимая. Им надавали пинков и прогнали. Этот дом еще не додумались разграбить – гомоня, вывалились со двора, устремились к следующему подворью.
Здесь в ворота били уже не бревнами, на них бросились всей толпой, с азартной яростью отбивая плечи и бока, пока створки не рухнули внутрь.
– Держи! – По двору разбегались закутанные фигуры. – Хватай! Сорвали покрывало с женщины, гогоча, бросили ее на снег, и сразу сомкнулся над упавшей круг алчущих, раздался звериный рев. Кому не досталось, ринулись с растопыренными руками на поиски добычи. Если попадался оруженосец, подросток, челядинец – зверскими ударами валили, топтали, били головой об стены, мозжили молотами черепа, не разбирая, кто раб, кто господин. Женщин оказалось мало, и жажду насилия утолили, растянув за руки и за ноги и разрубив мечами пополам двоих юношей, вздумавших сопротивляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163