– Примас отступил с нежной улыбкой. – Когда-то я с Божьей помощью защитил господина Эзеля от гнева черни. Не обращайтесь же со мной, как с наймитом. Я служу Богу, а не произношу оплаченные речи, как законник.
– Простите, примас! – Эйнвару показалось, что Окер скрипнул зубами. – Нам надо было объясниться с вами быстро и ясно. Относительно Эзеля разговор еще будет, – и не думайте, что вам сойдет с рук то что вы обратили его в свою людскую веру. Впрочем, за спасение его жизни мы вам признательны.
– Господин Аргаред, – Эйнвар склонил голову набок, – я забыл вам сказать, что мой Бог не всегда принимает сторону власти. Иногда он становится на сторону обиженных, и тут уже я не в силах ничего сделать, если он начнет говорить моими устами совсем не то, что хочу сказать я. Но поучение я прочту. Прочту, как вы просили.
Толпясь, гости вышли, и, едва дверь заслонила спину последнего, лицо примаса перекосилось и он топнул ногой в пол.
«Поучение? Ну, будет вам поучение… Надменные скоты! Бог покупается и продается. Но свою власть, господин Аргаред, я вам ни за какие дары не отдам, вы уж простите. Воителей Бога призову на вашу голову… – Он остановился. – С чего это я так осмелел? Они могут попросту меня прикончить…» Он так и не нашел объяснений своей смелости, сел за пюпитр, приказал принести письменный прибор и стал сочинять поучение.
– … Бог всегда на стороне власти, потому что и сам Он – великая власть. Но лишь та власть воистину велика, что правит сердцами. Поэтому Бог с тем, кто в ваших сердцах, дети мои. Сильные могут приказать вам вместо тьмы видеть свет и вместо черного – белое. Вы подчинитесь их силе. Но в сердце вы все равно будете знать правду. – Людское скопище шумно дышало ему в лицо. Свечи мерцали из приделов слезящимся желтым огнем.
– … Скажите же мне, кто ныне в ваших сердцах, дети мои? Чье имя теплится на устах ваших? Чье имя шепчете вы своим детям? Это имя лучшей из дочерей человеческих, и оно пребудет в сердцах наших вечно, ибо с ним Бог.
Кто-то выскользнул из задних рядов в двери. Шорох шагов был явственно слышен в тишине собора. Слова примаса наполняли бодростью маленькие сердца, заставляя их биться твердо и сильно. Эйнвар уже сказал все, что было написано в пергаменте, теперь он говорил от себя, слова исторгались из взбудораженных глубин его души. Он больше не прятал имен за аллегориями и иносказаниями, глаза его стали влажны, лицо вдохновенно.
– … Говорят, она виновна и многогрешна. Но единственная вина ее – чрезмерная доверчивость. – Внутренним взором он увидел, как она скорчилась на голых камнях – спина и плечи изорваны плетьми, на запястьях кровоподтеки и синяки от стальных оков. – Воистину упрекнуть ее можно лишь в том, – продолжал примас, – что доверилась человеку, который долгое время был ей вернейшим слугой и первым другом, а ныне стал заклятым врагом. За такое предательство проклятие вечное нечестивому Родери Раину, ибо нет гнуснее деяния, чем предать свою госпожу! Проклятие ему! Проклятие с этого амвона! – Эйнвар уже не помнил себя, не слышал своих слов, перед его ослепшими глазами плакали желтые от свечного огня лица, дым поднимался к синему алтарному куполу. Негромкий голос примаса язвил и жег слух прихожан, и было ясно – ЕГО УСТАМИ ГОВОРИЛ БОГ!
Тут двери с грохотом распахнулись, загудели не хуже набата, по проходу, расталкивая прихожан, побежали ландскнехты с мечами наголо и помчался всадник, вытаскивая из ножен двуручный меч.
– Замолчи, раб! – грянул под сводами искаженный забралом голос. – Замолчи, не то жизни лишу и Бог не спасет! – Он несся с громом и лязгом – чудовищная стальная башня, – намереваясь въехать в алтарь.
– Проклятие тебе, Родери! – Страшный голос Эйнвара перекрыл бряцание железа. Даже ландскнехты остановились. – Проклятие тебе, полукровка и предатель! Проклятие! Проклятие! – Эйнвар отступал к алтарю, простирая посох рукоятью вперед, весь вытянувшись от небывалого неистовства. Тут конь, повинуясь шпорам, прянул, сверкнул огромный клинок, и примас рухнул навзничь на камни. Убийца снял шлем – это и впрямь был Родери. Люди ахнули. Предатель поднял меч, оставшийся чистым – столь стремителен был удар, – обвел окружающих безумным взором и выехал шагом, уведя за собой ландскнехтов.
– Священнейший примас, священнейший примас… – Прихожане, всхлипывая, суетились вокруг распростертого тела, не решаясь к нему притронуться. Лишь одна бродяжка, вся в морщинах, с висящими из-под кагуля пегими космами, смело сотворила беззубым ртом молитву и сняла с головы примаса разрубленную пополам митру. Одной рукой придерживая висевший на шее покаянный булыжник, другой рукой она ощупала рану, потом подняла голову и сверкнула сквозь морщины маленькими глазами:
– Ничего, Бог спас. Кость не тронута. Снегу дайте приложить и воды несите – после такого всегда пить хотят. И позовите из его дома людей, а то вон весь клир со страху разбежался.
Бродяжка прикладывала к ране снег, обтирала кровь, не стесняясь, как другие, застывшего белого лица и разметавшихся рук, должно быть в святой воде мытых.
Он открыл мутные глаза и попытался приподняться на локте. Люди затаили дыхание…
– Вы тихонько, тихонько, священнейший примас. Вот сюда прислонитесь. – Бродяжка и вызвавшийся ей пособить худосочный паренек усадили Эйнвара на ступенях возле кафедры. Он озирался – лица двоились, мутило и одновременно страшно хотелось пить.
– Дайте воды…
Испуганная толстая женщина в собачьей накидке суетливо подала плоский горшочек. Вода оказалась холодная и безвкусная. Сам он удержать посудину не мог, руки тряслись, пришлось сделать два глотка из рук бродяжки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163