Фактов накопилось много, но не осознана даже общая картина, ими создаваемая. Чтобы охватить ее в немногих словах, надо обратить внимание только на одну основную ее черту. В каждой капле и пылинке вещества на земной поверхности по мере увеличения тонкости наших исследований мы открываем все новые и новые элементы. Получается впечатление микрокосмического характера их рассеяния. В песчинке или капле, как в микрокосмосе, отражается общий состав космоса. В ней могут быть найдены все те же элементы, какие наблюдаются на земном шаре, в небесных пространствах. Они находятся всюду и могут быть везде констатированы – они собраны в состоянии величайшего рассеяния…
Владимир Иванович не был блестящим оратором. Высокий, глуховатый голос быстро гас в больших помещениях, не доходя до средних и задних рядов слушателей. Стоя на кафедре, он оставался неподвижным: сколько бы времени ни длилась его речь, черты лица неизменно выражали только серьезность и глубину мысли. Не нуждаясь в конспектах и предварительных набросках, он все-таки держал их перед собой. Открывая геологическую секцию XII съезда врачей и естествоиспытателей, Владимир Иванович говорил около трех часов, ни разу не справившись с рукописью, лежавшею перед ним. Но если бы не было этих листков, он, вероятно бы, отказался говорить.
И все же каждое его выступление, будь то простая лекция или торжественный доклад, завораживало слушателей. Конечно, он прекрасно знал свой предмет, его историю, его литературу, но одно это не могло бы привлечь внимания слушателей равной учености. Вернадский держал в напряжении аудиторию новизною идей и обобщений, окружавших старое содержание. Иногда они вызывали недоумение, чаще находили восторженный отклик, но всегда поражали неожиданностью, смелостью и безбоязненным вторжением мысли в недоступные для наблюдений области.
Развитие новых идей требует труда и времени, нередко измеряемых всей жизнью человека. К идеям микрокосмоса и рассеяния элементов Вернадский возвращался не раз в порядке их развития. Он оставлял за собой разработку тех идей, которые оказывались не под силу другим. Идеи, за которые брались его ученики, он не просто отдавал охотно, но всеми силами помогал их взять.
Заканчивая свой доклад о «Парагенезисе химических элементов», Владимир Иванович указал, что в «микрокосмических смесях скорее можно искать следов генетической связи между элементами», и, приглашая вступить на этот непривычный для нашей мысли путь, восклицал с необычной для него энергией:
– Пойдем по этому пути с оглядкой, но смело, так как даже эти широкие обобщения явно недостаточны, малы и ничтожны перед разнообразием и величием стоящих перед нами природных процессов!
Призывая натуралистов своего времени стать на смелый путь широких обобщений, на который он сам вступил с первых шагов научной деятельности, Владимир Иванович начинал уже догадываться, что это не только путь творческих радостей, но и путь научного одиночества, трагических противоречий между стремлениями и возможностями человека.
Когда-то из Мюнхена он писал жене:

«Неверно твое мнение об интересе научной работы: интересно известное обобщение, может быть интересна иная обработка результатов, очень интересно читать ту или иную научную работу, но в самой сути научных работ громадная масса работы чисто механической, которую делаешь по чувству долга, по предвидению цели, но работы скучной, утомительной, тяжелой».

Пока в своих эмпирических обобщениях Вернадский не выходил за пределы планеты, строил их на фактическом материале, собранном многими поколениями ученых, он был прав, отделяя механическую работу по чувству долга от творческой обработки результатов по зову вдохновения. Но уже при первом подходе к вопросу о начале жизни, при первой попытке показать в рассеянии элементов, в микрокосмических смесях их химическое единство мира он столкнулся с необходимостью той же тяжелой, утомительной работы. В научном языке отсутствовали слова и термины для выражения новых обобщений, а в земной обстановке – образы для возникновения новых представлений. Придуманные на данный случай термины «рассеяния элементов» и «микрокосмических смесей» явно не отвечали тому понятию, которое имел об явлении автор.
Очевидна была необходимость еще не раз возвращаться к тем же идеям, уясняя их все больше и больше себе и другим.
Несколько смущенный слишком продолжительными аплодисментами, Владимир Иванович прошел за стол президиума. Председательствующий стал читать программу занятий геологической секции, а Владимир Иванович завязывал тесемки своей папки с листками и думал о том, что он не дал полного представления о значении радиоактивной энергии в геологической истории Земли.
Ночью Владимир Иванович выезжал в Петербург. Провожали его Гуля и сестра Ильинского Нина Владимировна, на которой сын женился год назад.
К отходу поезда приехал Ферсман в новой шубе и большой боярской шапке. После окончания университета и двухлетнего пребывания в Гейдельберге у Гольдшмидта он работал теперь в минералогическом кабинете и, обязательно являясь на вокзал, считал, что делает это по долгу службы. В действительности он как-то совсем по-детски был привязан к учителю и не представлял себе, как можно было бы этого не сделать.
– Ну, что вы делали сегодня? – спросил Владимир Иванович.
Ферсман как раз занимался данными Кларка по пегматитам и, ответив, прибавил:
– А не называть ли нам данные Кларка просто кларками, Владимир Иванович, в честь него? Ей-богу, он стоит такой чести!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94