Но поскольку дело дошло до печатного текста, я взял на себя следующие правки исходных записей: когда речи Игоря Сергеевича становились, на мой взгляд, личностно небезобидными, я опускал имена затрагиваемых персон.
Раз под Ново-Марковичами я развернул весь дивизион для стрельбы. Открытое место, мы не закапывались.
Вдруг вижу – на нас идет штук тридцать Ю-87 – «лаптежников». За ними показывается еще такая же группа. Они могли удивительно точно бомбить почти с вертикального пикирования. А тут – голое плато километра на полтора. Абсолютно ясное небо, под вечер, легкий морозец. Уже лег снег.
У меня в голове: «Вот они дадут нам прикурить. Сейчас будет!» Но рядом стояла наша 88-миллиметровая зенитная батарея. Она дает залп. В небе – черные разрывы. И вдруг ведущий взорвался на собственных бомбах. Громадный клуб дыма, из него летят мелкие ошметочки. Остальные самолеты раскидало волной. Они развернулись, высыпали бомбы в болото и ушли.
Подходит вторая группа. И повторяется тот же сюжет: с первого залпа взрывается головной самолет. И опять все разворачиваются и уходят.
Мы пооткрывали рты. Неповторимо! Я просто осатанел. Если б не такое везение – из дивизиона сделали бы форшмак. От нас осталось бы мокрое место!
Затем мы, не дрогнув, дали залп и укатили.
В Ново– Марковичах жили в сарае. Холодно ужасно. Сквозь стены видно снег. Костер прямо в сарае. Дым ест глаза. Я начал чесаться. Днем не чешусь, а ночью – пропащее дело. У меня был фельдшер Райхенштейн. Поставил диагноз: «У вас чесотка». – «Давай лечиться».
Ночью в самый холод меня раздели в сарае и обмазали гипосульфитом. Я облез, как перчатка. Дивизионный врач Славка Свешников повез меня в бригаду. Там сказали: «Нейродерматит». После десятка уколов хлористого кальция все прошло.
В январе 44-го года мы пытались брать Калинковичи и Мозырь.
Ночью, когда выдвигались для наступления, пошел такой ливень! Проехали Климовичи, Коровичи… Я вышел на остановке из машины и провалился по грудь в воду. Съехал прямо в какую-то трубу. Пока привезли шубу, пока что – меня всего затрясло.
К утру, только началась артподготовка – ударил мороз. Потом пошел такой крупный, хлопьями, снег – ничего не видно. Пехота прошла метров двести-триста, залегла и отползла назад.
А я после купанья заболел. Температура – 40 градусов. Мой начштаба Макунин бежит к комбригу:
– Командир заболел, бредит.
Тот распорядился:
– Бери мою «эмку» и вези в Речицу.
Отвезли. Я звоню Славке Свешникову:
– Что делать?
– У тебя сердце здоровое. Возьми несколько таблеток аспирина и выпей стакан водки.
– Слава, я не могу пить водку: с души воротит.
– А ты выпей.
Я выпил четыре таблетки аспирина и стакан водки. Всю ночь потел ужасно. Ночью меня поднимали – был весь мокрый. Утром встаю – ноги дрожат, температура 35,6. Звоню Славке. Тот говорит:
– Надевай тулуп, иди ко мне.
Медпункт был метрах в двухстах. Прихожу – лежат на топчанах двое: Славка – ему осколком отрубило палец на ноге, командир дивизиона Митя Мартынкин – ему осколок прошел по ребрам. Под столиком четверть водки. Записка командира бригады: «Ребята, извините, я из вашей четверти уже начал». Санинструктор водку не дает, пока не сдадим пистолеты. Сдали. Целый день втроем пили эту четверть. Потом я почувствовал, что температуры нет, и поехал к себе в дивизион.
Слава умер несколько лет назад. Когда виделись последний раз, я ему говорю:
– Славка, у тебя ни одного седого волоса.
Он отвечает:
– Зато морда, как печеное яблоко.
Мы его звали «Подсвешников», а то – «Сын хора». Нарочно, как выпивать – ставим пластинку хора Свешникова. Он отмахивался:
– Во, отец хреновиной занимается, а я должен слушать.
Он до нас служил в десантных войсках, забрасывался в тыл к немцам. Был большой, как комод, бывший боксер. Встретится – раз, правой тебе в плечо, как кувалдой. Так и летишь…


26

Недели через полторы мы опять стали наступать на Калинковичи и уже успешно. Взяли Калинковичи вместе с Мозырем. Мозырь более известен, хотя тогда оба города были – одинаковые деревни. Севернее их тянется Варшавское шоссе, хотя оно такое же шоссе, как я – турок. Там, на шоссе, стоял Пропойск, его потом назвали Славгородом. Город брала 3-я армия Горбатова. Один командир дивизии из его армии сказал Горбатову, что будет брать Пропойск только при том условии, что дивизии не присвоят потом имя города. Мне об этом рассказывал Горбатов, когда уже после войны я был у него дома, на Спиридоньевке. Мы хотели переиздать, расширив, его «Воспоминания». Не вышло: он был по тем временам шибко самостоятельный.
Нашей дивизии присвоили наименование «Калинковичской» как раз 20 января, когда праздновали годовщину ее формирования. Была легальная пьянка. Сначала обед с трех дня до двенадцати ночи у командира дивизии, а потом – по бригадам.
Взяли мы Калинковичи где-то… Постойте, можем проверить. У меня есть «Приказы Верховного Главнокомандующего». Книга в продаже не была, но мне ее подарил Паша Шкарубский. Он ее выпускал.
Игорь Сергеевич листает, приговаривая: «Маленький, злой… Юра Плотников про него говорил: „Злой потому, что маленький: сердце от дерьма близко“… А! Вот: „Кузовков… сотая бригада большой мощности – мой приятель…“
Да я ж неправильно смотрю! Надо в 44-й! Сейчас глянем. Во! Пожалуйста! Нашел: «В боях за освобождение городов Мозыря и Калинковичи отличились… и генерал-майора Игнатова…», – наш корпус! И дата – четырнадцатое января 1944 года.
Ба! Еще знакомый. Генерал-майор Гусаров – так это ж мой преподаватель тактики из училища. На гауптвахту меня сажал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79