..
И еще одна забота не давала покоя этому тыловому «герою», угодившему в погоне за жареной картошкой «не в тот плен». Он бежал в серой полевой форме – она лучше маскирует ночью, когда, как известно, все кошки серы. Теперь он злился, что не прихватил с собой синего морского мундира.
– Вы не представляете, как возвышает адмиральская форма. Генерал против адмирала – ничто!
Все общество находило воспоминания этого «картофельного героя» очень забавными. «Бедняге не повезло!» – говорили его слушатели. Никто и не думал; осуждать коменданта Штеттина за то, что он, спасая собственную шкуру, бросил гарнизон. Своих подчиненных они расстреляли бы или повесили за такие дела! Вот сдачу Грейфсвальда – это они осуждали. «Нарушение дисциплины, низкое предательство по отношению к фюреру»… Я задумчиво глядел в окно вагона. Перед нами открывались бесконечные равнины Советского Союза. Мы ехали долго – дни, недели…
Однажды остановились в крупном, сильно разрушенном городе. В вагон зашли советские офицеры, чтобы проверить, соответствует ли питание и размещение положениям Женевской конвенции.
Большинство генералов вызывающе игнорировало посетителей. Вутман, защемив монокль в глазу, стал демонстративно раскладывать пасьянс. Достоинство надо сохранять и в несчастье, но тут была только глупость, чванство и заносчивость, национал-социалистская спесь по отношению к представителям «низшей расы».
На станциях к поезду приходили жители. Большей частью это были женщины и дети, здоровые, крепкие, в своей обычной одежде: высоких валяных сапогах, ватниках и платках. Они держались спокойно, даже приветливо, ни в чем не проявляя ненависти или желания отомстить. Через переводчика и жестами некоторые старались объяснить нам, что все содеянное мы теперь обязаны исправить честным трудом.
Отношение русских к своим бывшим врагам произвело на меня сильное впечатление. Но мои спутники злорадствовали:
– Поглядите на эту безысходную нужду. У них нет ничего, кроме платков, ватников и калош. В этом они, наверное, и в кровать ложатся.
– В кровать? Они спят вместе с коровами, поэтому так и одеваются.
– Преступная большевистская система не дает им самого необходимого, – шипел генерал Вутман. – Да избавит нас бог от всего этого!
Я был самым младшим по возрасту и званию, но не мог промолчать в ответ на эти слова, рожденные глупостью и высокомерием.
– Система, о которой вы говорите, сумела отбросить нас от Сталинграда и Москвы до Берлина. И бог был с красными, против нас…
Это подействовало, как разорвавшаяся бомба. У генерала Вутмана перехватило дыхание:
– Вас не спрашивают!
Разговор происходил на какой-то станции. Мы сидели на платформе. Генерал-полковник Улекс, самый старший по возрасту и званию, попробовал примирить нас:
– Господа, я думаю, надо оставить это. Если уж говорить о «преступной системе», то лучше посмотреть на самих себя.
И старый генерал заговорил о возмутительной травле его закадычного друга покойного генерал-полковника барона фон Фрича. Улекс с горечью рассказывал, как Гитлер, Геринг и компания приписали главнокомандующему сухопутными силами статью 175 уголовного кодекса{15}. Все поклепы удалось опровергнуть, но неугодного генерала все равно отстранили. Улекс единственный из всех демонстративно ушел в отставку. Остальной генералитет заверил своего изгнанного начальника, что сочувствует ему, но не осмелился противоречить Гитлеру.
Пытаясь понять, о чем мы спорим, возле нашей группы остановился конвоировавший нас советский солдат с автоматом. Он, вероятно, уловил слова «фюрер» и «Гитлер», потому что вдруг вмешался:
– Гитлер капут! Здесь никс Гитлер! Давай вагоны!
Вутман запыхтел от злости:
– Не выйду больше из этого закута! Не хватало еще, чтобы меня, старого генерала, какой-то красный загонял в вагон.
И снова нас везли в глубь страны.

* * *

Однажды в час поверки потребовалось уточнить по документам наши анкетные данные. Каждого опрашивали отдельно. Генерал Вутман снова углубился в свой пасьянс. Его, мол, все это не интересует. Но когда его последняя должность была названа «командир корпуса», он вскочил и оскорбленно запротестовал. Началась невероятная торговля. Этот тучный генерал с моноклем действительно был командиром корпуса – так и стояло в документах. Но перед тем как он попал в плен, корпусу были приданы еще некоторые части. И теперь Вутман настаивал, что был больше, чем командиром корпуса.
– У меня в подчинении было больше корпуса! – кричал он.
Офицер Красной Армии, пораженный тем, что честолюбие может завести человека так далеко, и ясно видевший комическую сторону ситуации, прервал жалкую торговлю. Он задумался. А затем спросил серьезно и скорее грустно, чем с упреком: обратили ли мы внимание на местность, которую мы сейчас проезжаем? Он показал на развалины города и назвал цифру убитых женщин и детей. «Почти генерал-полковник», оторвавшись от пасьянса, мельком бросил взгляд в окно и пренебрежительно проворчал:
– Что поделаешь… Война!
Советский офицер ошеломленно смотрел на нас. Казалось, он потерял дар речи. Затем он сурово произнес: «Мы не хотели этой войны!» – и покинул наш вагон.
– Этому мы показали, больше он не придет! – торжествовали генералы по поводу его «отступления» и своей «победы».
Мне было стыдно.
Один из генералов всегда держался в стороне. Не принял он участия и в этой недостойной сцене. Порядочный и доброжелательный, он производил впечатление образованного человека. Его звали Бек-Беренд. Однажды он сказал мне:
– Зачем вы пытаетесь идти против течения и так усложняете себе жизнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97