ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
«Доказательством сотрудничества с Советами еще в 1941 году» оказался вдруг следующий эпизод.
К концу лета 1941 года, захватив военный аэродром возле Днепропетровска, мы взяли в плен несколько сот советских солдат, среди них много раненых. Эвакуировать их мы не могли. Я предоставил в распоряжение пленных медицинских работников несколько домов на окраине города для размещения раненых и приказал обеспечить их из трофейных запасов. Когда мы спустя две недели отправились дальше, советский врач в присутствии раненых и медицинского персонала поблагодарил меня. Я ответил, что это естественный акт рыцарства. Теперь это рассматривалось как опасное «сотрудничество с красными»!
Мое поведение в Советском Союзе военные преступники считали прямым доказательством того, что я уже давно «покраснел». Они не принимали в расчет, что все годы войны я безукоризненно выполнял свой долг солдата и офицера.
Однажды в зале меня с провокационной целью спросили во всеуслышание:
– Как это вы, кавалер «Рыцарского креста», без боя сдали Грейфсвальд красным ордам?
Все выжидательно глядели на меня. Я принял вызов:
– Именно мои ордена помогли мне принять это решение.
Многие удивленно вытаращили глаза и навострили уши. Я продолжал:
– Никто не сомневался в моем мужестве и готовности вступить в бой. Это освобождало меня от тщеславного стремления к военным лаврам. Я сумел понять главное стремление измученного немецкого народа: мир. Мне открылся путь к высшему мужеству. Жаль, что его не нашлось ни у господ за зеленым столом, ни у тыловых вояк!
Тыловые вояки смолчали, но не собирались оставить меня в покое. В поисках нового материала военные преступники затеяли целую переписку, во все адреса посылали запросы. Обычно письма, в которых упоминался кто-нибудь из заключенных, цензура возвращала. Но эти письма беспрепятственно проходили американскую цензуру. Цель оправдывала средства!
– Полный провал! – торжествовал мой госпитальный друг. – Ваши товарищи сообщили только хорошее, ничего отрицательного, хотя некоторые из них не согласны с вашими политическими убеждениями.
Военные преступники с прежним недоброжелательством смотрели на «красного полковника».
* * *
Как-то я заметил, что генералы сияют, шепчутся, радостно хлопают друг друга по спине.
– Вы уже читали письмо? – окликнул кто-то Гота, лежавшего в госпитале.
– Да. Меня разбудили и с утра преподнесли этот сюрприз, – ответил Гот в окно.
– Ну, разве это не очаровательно?
Гот был растроган:
– Нет, это больше! Это доказательство того, что наша Германия бессмертна! – Гот вытер глаза. – Я никогда еще не был так горд. В письмах из тюрьмы мне удалось убедить бывших офицеров в необходимости ремилитаризации!
Даже умиленным генералам такой вывод из письма показался невероятным преувеличением. Смущенно улыбаясь, они повторяли:
– Очаровательно! Мы уже собираем для него посылку.
Надзиратель вежливо попросил генералов прекратить разговор.
На другой день мой тайный друг показал мне письмо, которое так растрогало генералов. По детскому почерку я сразу узнал отправителя: генерал Рейнгард. Как всегда, он писал длинно, хвастал, что его рвут на части как оратора на солдатских слетах, у солдатских могил. И вот однажды, когда он уходил на такое собрание, его маленький внук потребовал: «Дедушка, если ты идешь к своим солдатам, надень шлем!» Вот эта фраза и вызвала такой шум. Жирно подчеркнутая, с комментариями на полях, она привела генералов в экстаз. Это ли не трогательное доказательство того, что воинственный дух наследуется! Это ли не гарантия того, что Германия бессмертна!
* * *
Политические события определяли атмосферу в тюрьме, как погода – показания барометра. Военные преступники, так называемые «благородные заключенные», под контролем и режиссурой американцев издавали информационный бюллетень. Вместе с американцами они сеяли злой ветер против Востока и распространяли такую гниль, что подчас даже некоторым исполнителям становилось тошно. «Самая низкопробная антикоммунистическая травля а ля Геббельс, ничего общего не имеющая с правдой!» – ругали бюллетень некоторые умеренные, а иногда и шпики.
Большинство, правда, поддерживало эту пропаганду и давало мне это почувствовать. Сидя в тюрьме Ландсберг, я, как «коммунистический крейслейтер», отвечал за «нехватку продовольствия в восточной зоне», за «рост» беженцев из ГДР – словом, за любую утку, пущенную бюллетенем. Теперь в столовой места вокруг меня пустовали.
Склоки и ссоры были обычным явлением. Но теперь охрана не решалась делать замечаний военным преступникам. Зато ко мне без конца придирались, хотя я строго соблюдал распорядок дня. Вдруг наступила перемена погоды: бундесрат не утвердил законопроект о «Европейском оборонительном сообществе». По этому случаю Зепп Дитрих удостоил меня приветствием в стиле гостиничного коридорного: «Честь имею!» Этой сомнительной честью я обязан Национальному собранию Франции, которое окончательно провалило законопроект. Стоило слегка померкнуть серебристой полоске на горизонте, маячившей перед генералами новой армии, – и тотчас, как поганки, выскочили на свет божий перестраховщики. Вечером в темноте эти слизняки пробирались ко мне и, шепнув: «Пароль и гуд тайм вынуждают нас улыбаться американцам и ругать Восток», тут же исчезали. Я не хотел связываться с теми, кто поворачивал туда, куда ветер дует.
Другие открыто проклинали своего «исконного врага» – Францию. Больше всех бывший фельдмаршал Мильх. В Нюрнберге он был осужден за преступления против человечности, но в Ландсберге продолжал твердить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
К концу лета 1941 года, захватив военный аэродром возле Днепропетровска, мы взяли в плен несколько сот советских солдат, среди них много раненых. Эвакуировать их мы не могли. Я предоставил в распоряжение пленных медицинских работников несколько домов на окраине города для размещения раненых и приказал обеспечить их из трофейных запасов. Когда мы спустя две недели отправились дальше, советский врач в присутствии раненых и медицинского персонала поблагодарил меня. Я ответил, что это естественный акт рыцарства. Теперь это рассматривалось как опасное «сотрудничество с красными»!
Мое поведение в Советском Союзе военные преступники считали прямым доказательством того, что я уже давно «покраснел». Они не принимали в расчет, что все годы войны я безукоризненно выполнял свой долг солдата и офицера.
Однажды в зале меня с провокационной целью спросили во всеуслышание:
– Как это вы, кавалер «Рыцарского креста», без боя сдали Грейфсвальд красным ордам?
Все выжидательно глядели на меня. Я принял вызов:
– Именно мои ордена помогли мне принять это решение.
Многие удивленно вытаращили глаза и навострили уши. Я продолжал:
– Никто не сомневался в моем мужестве и готовности вступить в бой. Это освобождало меня от тщеславного стремления к военным лаврам. Я сумел понять главное стремление измученного немецкого народа: мир. Мне открылся путь к высшему мужеству. Жаль, что его не нашлось ни у господ за зеленым столом, ни у тыловых вояк!
Тыловые вояки смолчали, но не собирались оставить меня в покое. В поисках нового материала военные преступники затеяли целую переписку, во все адреса посылали запросы. Обычно письма, в которых упоминался кто-нибудь из заключенных, цензура возвращала. Но эти письма беспрепятственно проходили американскую цензуру. Цель оправдывала средства!
– Полный провал! – торжествовал мой госпитальный друг. – Ваши товарищи сообщили только хорошее, ничего отрицательного, хотя некоторые из них не согласны с вашими политическими убеждениями.
Военные преступники с прежним недоброжелательством смотрели на «красного полковника».
* * *
Как-то я заметил, что генералы сияют, шепчутся, радостно хлопают друг друга по спине.
– Вы уже читали письмо? – окликнул кто-то Гота, лежавшего в госпитале.
– Да. Меня разбудили и с утра преподнесли этот сюрприз, – ответил Гот в окно.
– Ну, разве это не очаровательно?
Гот был растроган:
– Нет, это больше! Это доказательство того, что наша Германия бессмертна! – Гот вытер глаза. – Я никогда еще не был так горд. В письмах из тюрьмы мне удалось убедить бывших офицеров в необходимости ремилитаризации!
Даже умиленным генералам такой вывод из письма показался невероятным преувеличением. Смущенно улыбаясь, они повторяли:
– Очаровательно! Мы уже собираем для него посылку.
Надзиратель вежливо попросил генералов прекратить разговор.
На другой день мой тайный друг показал мне письмо, которое так растрогало генералов. По детскому почерку я сразу узнал отправителя: генерал Рейнгард. Как всегда, он писал длинно, хвастал, что его рвут на части как оратора на солдатских слетах, у солдатских могил. И вот однажды, когда он уходил на такое собрание, его маленький внук потребовал: «Дедушка, если ты идешь к своим солдатам, надень шлем!» Вот эта фраза и вызвала такой шум. Жирно подчеркнутая, с комментариями на полях, она привела генералов в экстаз. Это ли не трогательное доказательство того, что воинственный дух наследуется! Это ли не гарантия того, что Германия бессмертна!
* * *
Политические события определяли атмосферу в тюрьме, как погода – показания барометра. Военные преступники, так называемые «благородные заключенные», под контролем и режиссурой американцев издавали информационный бюллетень. Вместе с американцами они сеяли злой ветер против Востока и распространяли такую гниль, что подчас даже некоторым исполнителям становилось тошно. «Самая низкопробная антикоммунистическая травля а ля Геббельс, ничего общего не имеющая с правдой!» – ругали бюллетень некоторые умеренные, а иногда и шпики.
Большинство, правда, поддерживало эту пропаганду и давало мне это почувствовать. Сидя в тюрьме Ландсберг, я, как «коммунистический крейслейтер», отвечал за «нехватку продовольствия в восточной зоне», за «рост» беженцев из ГДР – словом, за любую утку, пущенную бюллетенем. Теперь в столовой места вокруг меня пустовали.
Склоки и ссоры были обычным явлением. Но теперь охрана не решалась делать замечаний военным преступникам. Зато ко мне без конца придирались, хотя я строго соблюдал распорядок дня. Вдруг наступила перемена погоды: бундесрат не утвердил законопроект о «Европейском оборонительном сообществе». По этому случаю Зепп Дитрих удостоил меня приветствием в стиле гостиничного коридорного: «Честь имею!» Этой сомнительной честью я обязан Национальному собранию Франции, которое окончательно провалило законопроект. Стоило слегка померкнуть серебристой полоске на горизонте, маячившей перед генералами новой армии, – и тотчас, как поганки, выскочили на свет божий перестраховщики. Вечером в темноте эти слизняки пробирались ко мне и, шепнув: «Пароль и гуд тайм вынуждают нас улыбаться американцам и ругать Восток», тут же исчезали. Я не хотел связываться с теми, кто поворачивал туда, куда ветер дует.
Другие открыто проклинали своего «исконного врага» – Францию. Больше всех бывший фельдмаршал Мильх. В Нюрнберге он был осужден за преступления против человечности, но в Ландсберге продолжал твердить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97