Результатом этих мероприятий явилось то снижение боевой ценности германского подводного флота, которое, как указывалось выше, оставило каждой подводной лодке лишь пятую часть ее прежней эффективности. Достаточно вспомнить, что впоследствии против нас боролись многие тысячи постепенно построенных охотников за подводными лодками.
В феврале 1916 года наши подводные лодки могли еще чувствовать себя среди неприятельских торговых судов, как волки в стаде овец; впоследствии же им приходилось вступать с ними в правильный бой. Простое уничтожение превратилось в опасную борьбу с тяжелыми потерями.
Возникает вопрос: появились ли бы годом раньше на европейском материке те массы американских солдат, которые изменили к худшему наше положение на западном фронте в 1918 году, если бы подводная война началась весною 1916, а не 1917 года?
Не буду говорить о том, что появление огромного количества американских войск явилось неожиданностью для всех нас, в том числе и для военного командования, которое значительно ослабило силу нашей армии, оставив на Востоке целый миллион воинов для достижения чисто экономических целей, являвшихся второстепенными по сравнению с главной целью войны. Я хотел бы только обратить внимание на то, что весною 1916 года вероятность переброски войск из Америки была гораздо менее значительна, чем год спустя. Во всяком случае большая эффективность подводной войны против вражеского судоходства и недостаточное развитие американского судостроения в 1916 году сильно ограничили бы возможности развертывания военных сил Америки. В то время она вообще только начинала вооружаться. Сомнительно также, успела ли она уже созреть для войны к 1916 году. Общественное мнение целых областей страны и влиятельных кругов было еще недостаточно обработано и ставило серьезные препятствия вильсоновской политике престижа.
По мнению нашего посланника фон Гинце, проехавшего в то время через Америку при возвращении из Пекина, только известная мексиканская депеша Циммермана, всего более оскорбившая именно дружественные Германии области США, оказала значительную помощь Вильсону, стремившемуся выступить против нас с оружием в руках. Баллин, знавший мою точку зрения и писавший мне 19 июля 1917 года, что на многочисленные поступающие к нему запросы он неизменно отвечает, что нынешний способ ведения подводной войны «не осуществляет мысли Тирпица», добавил к этому следующее: Еще прошлой зимой я письменно и устно выражал убеждение, что если бы ваше превосходительство остались у кормила правления, вы бы вообще не начали теперь неограниченной подводной войны. И я хотел бы держаться того мнения, что оставаясь на своем посту в то время, когда Вильсона водили за нос, препятствовали его честолюбивым усилиям в пользу мира и, наконец, поставили в невозможное положение мексиканской депешей, вы бы, конечно, серьезно задумались над тем, правильно ли с политической и военной точек зрения возвещать и осуществлять неограниченную подводную войну, не предоставив Вильсону возможности с честью выйти из этого положения.
По моему мнению, а это мнение разделяют не только граф Бернсторф, принц Гацфельд и тайный советник Альберт, но и все другие лица, побывавшие там в начале войны, Вильсон никогда бы не смог объявить нам войну, если бы мексиканская депеша и целый ряд других ошибок не восстановили против нас население запада и юга Соединенных Штатов, относившихся к Германии вполне дружелюбно.
О том, что означает вступление Америки в войну против нас для Антанты, мне вам говорить незачем.
Мой ответ от 23 июля 1917 года характеризует следующая выдержка: В своей телеграмме г-ну Бассерману и его превосходительству Шпану я хотел выразить уверенность в том, что намеченная декларация в рейхстаге является неуместной как с внутренней, так и с внешнеполитической точек зрения. Даже если предположить, что мы должны стремиться как можно скорее договориться с Вильсоном, отказавшись от подводной войны, снижение эффективности этой войны на глазах у всего света и мольба о мире кажутся мне неправильными с чисто деловой точки зрения.
Как вам известно, объявление подводной войны 4 февраля 1915 года поразило меня как своим характером, так и выбранным для этого временем в особенности потому, что еще 27 февраля я договорился с тогдашним рейхсканцлером о временной приостановке подводной войны. После того как мы возвестили всему миру указанное военное решение (притом не без трубных звуков), нам следовало держаться этого решения. Наше постоянное и отчасти недостойное отступление перед выпадами Вильсона способствовало переизбранию последнего. Наступательная политика нот, направленных против неслыханного нарушения Вильсоном нейтралитета, напрашивалась сама собой и была бы совершенно безопасной. Уничтожающую ноту Вильсона вообще не следовало принимать, исходя из вполне реальных соображений. Я уже не говорю о неумелом и неудачном урегулировании нашей дипломатией инцидента с «Суссексом».
Весной 1916 года Соединенные Штаты не объявили бы нам войны. Происходившие в то время прения в вашингтонском сенате и конгрессе являются достаточным доказательством этого. Это был самый подходящий момент для активизации подводной войны; хозяйственная мощь Германии и ее союзников в то время была еще достаточно велика. Поскольку президентские выборы были еще впереди, Вильсон не мог пойти на объявление войны. Чтобы влияние подводной войны успело проявиться полностью, требуется время; этим временем мы тогда еще располагали, а потому могли сделать нейтральному судоходству более значительные уступки, чем показалось впоследствии возможным даже руководящим лицам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161