Наряду со своей и без того чрезмерной работой имперское морское ведомство зачастую вынуждено было готовить материалы для проектов кайзера, нередко отличавшихся внутренней противоречивостью. Так, например, в последние годы перед войной кайзер узнал, что увеличение дальнобойности и точности стрельбы современных морских орудий сильно затрудняет миноносцам нападение на врага в светлое время суток. Тогда он стал носиться с мыслью о замене миноносцев идеальными быстроходными кораблями, покрытыми толстой броней и снабженными множеством торпедных аппаратов. Не говоря уже о том, что при строительстве крупных кораблей быстроходность соперничает с весом брони, торпедные аппараты, которые пришлось бы расположить в подводной части, заняли бы место машинного отделения и котельной. Таким образом, задания, поставленные перед этой конструкцией, пожирали друг друга. Однако согласно полученному приказанию мы принялись за работу, хотя вследствие невозможности достигнуть реальных результатов этот проект у нас в ведомстве прозвали гомункулусом. Когда позднее я получил возможность продемонстрировать чертежи в Роминтене и изложить свою точку зрения, кайзер согласился со мною и отказался от своей мысли. В награду я получил разрешение застрелить оленя и смог сообщить о разряжении атмосферы своему озабоченному начальнику центрального отдела, сидевшему в Берлине, употребив для этого следующие выражения: «Олень и гомункулус убиты». Учитывая страсть монарха к охоте, разрешение застрелить оленя было очень большим отличием. Кайзер вообще любил делать подарки и радовать других; у него был неистощимый запас знаков внимания.
Стало традицией, чтобы ежегодно в конце сентября я отправлялся в Роминтен для доклада. Лесной воздух и относительное отсутствие тревог шли кайзеру на пользу. Он был там спокойнее и внимательнее, чем это было возможно для него в суматохе большого света или в путешествиях. В Роминтене кайзер выслушивал и взвешивал все доводы и не приходил вдруг в нервное возбуждение, что часто бывало с ним в других местах (о приближении такого припадка возвещало беспокойное выражение глаз). В подобных случаях я старался обходить все важные решения. Но это не всегда удавалось. Я пришел к выводу, что кайзер по своей конституции не мог выдержать тяжести ответственности. Во всяком случае при объявлении и в ходе войны кайзер несколько раз стоял на грани нервного расстройства, чем доставил много забот врачам. Возможно, что с этим связана и уступчивость по отношению к слабым натурам в его окружении, которую он стал проявлять по мере приближения старости.
С кайзером нужно было говорить с глазу на глаз, ибо в присутствии третьих лиц он нередко менял мнение из свойственного ему желания вести себя на людях по-царски. В этом обстоятельстве коренилась власть кабинетов.
Начальники кабинетов присутствовали при докладах руководителей ведомств и после их ухода, естественно, обсуждали затронутые вопросы с кайзером. Таким образом, начальникам кабинетов нужно было только выбрать подходящий момент и приспособиться к фантазии и темпераменту кайзера, чтобы провести свою точку зрения. На свете немного людей, которые в подобном положении ограничились бы отведенной им областью. Каприви, по его словам, знал только одного начальника кабинета, который неизменно придерживался этого принципа; это был генерал фон Альбедилль. Правда, наш старый кайзер любил, чтобы дела решались соответствующими ведомствами. Вмешательство начальников кабинетов в чуждую им область порождало предложения, являвшиеся менее продуманными, чем те, которые исходили от ответственных лиц, попадавших в случае неудачи в тяжелое положение, а потому разрабатывавших вопросы силами своего аппарата, прежде чем представить их кайзеру. Слишком долгое пребывание начальников кабинетов на своих постах, объяснявшееся нежеланием кайзера менять свое привычное окружение, отделяло этих людей, сживавшихся с придворными порядками, от строевиков; во всяком случае во флоте считали, что многочисленные неудачи кабинета в его собственной области (подбор кадров) объяснялись только тем, что адмирал фон Мюллер все больше становился придворным и все меньше солдатом.
Все попытки ответственных лиц воспрепятствовать вмешательству кабинетов в их деятельность терпели крах: начальники кабинетов умели ловко прикрываться высочайшей волей и кайзер считал их простыми канцеляристами, которые самое большее выражают эту волю в форме приказов. В беседах со мною кайзер неоднократно это подчеркивал. Я часто думал о 1806 годе.
Вовремя войны неспособность кабинетов к вынесению правильных решений снова сделалась бичом для нации. Если у Гогенлоэ и Бюлова я находил естественную и соответствовавшую конституции защиту против вмешательства кабинетов, то при г-не фон Бетмане имело место обратное явление.
Мне казалось странным, что ни демократическое, ни честно преданное монархии крыло рейхстага так и не вскрыли основного порока прежнего образа правления – чрезмерного влияния кабинетов. Когда в октябре 1918 года нужно было лишить кайзера и канцлера всякой власти, рейхстаг занялся этим с чрезвычайной поспешностью, отбросив обычную процедуру. Но на протяжении многих лет, предшествовавших этому событию, демократия ни разу не выступила в защиту конституции. Зато лучшее из того, что мы имели, – проникнутая государственным сознанием деловая работа ведомств, являвшаяся предметом зависти всех наций мира, – терпела большой ущерб как от демократии, так и от кабинетов; непроизводительные силы самой разнообразной окраски всегда объединялись в Германии, чтобы мешать созидательной государственной деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161