E. 5, с полосками командира. Я приземляюсь без капли горючего и заклинившей ручкой управления. Время 6.30 вечера. Наконец мы получили от коменданта топливо, которого хватит для десятиминутного полета. Этого хватит только в обрез чтобы добраться до нашего нового места назначения. Мы приземляемся на открытом поле. Все предшествующие дни английские самолеты огневой поддержки ежедневно штурмовали наши позиции. Каждый вечер с восьми до девяти часов два Сопвич Кемела появляются чтобы сбросить листовки. Кто-то показывает мне одну из них. У листовки черно-красно-желтая кайма. Дезертиры призывают солдат в окопах последовать их примеру. «С восьми до девяти, говорите?» Я сливаю немного горючего с самолетов моих товарищей и взлетаю. Солнце совсем низко на западе, оно окаймляет облака бледно-золотым. К югу от Фукокура я встречаю двоих. Один тут же летит на запад, другой остается и продолжает сбрасывать листовки. Мы маневрируем. На своем маленьком и более легком самолете он может делать более крутые виражи, чем я на тяжелом Фоккере D VII. Но я держусь за ним. Он пытается сбросить меня с хвоста и начинает петлю на высоте всего ста метров. Я следую за ним по пятам и в верхней точке петли чувствую легкий удар, а когда снова смотрю вниз, то вижу как он с трудом выбирается из-под обломков своего самолета. Немецкие солдаты берут его в плен. Я не знаю, что произошло. Наверное, я протаранил его, когда пролетал над ним. Сегодня это уже мой третий полет. На часах 8:40.
Через три дня я навещаю его в госпитале в Фукокуре. В обмен на листовки я приношу ему коробку сигар скрученных из листьев бука. Мои предположения оказались справедливыми. В верхней точке петли шасси моего самолета протаранили его верхнее крыло, которое отломилось сразу за стойками. «Я не был готов к бою на столь близкой дистанции», говорит он со смехом. Обаятельный парень, студент из Онтарио.
Через пятнадцать лет, на авиационном фестивале в Лос-Анджелесе я услышу о нем снова. Роско Тернер приносит мне листовку по случаю своего успешного беспосадочного полета через весь континент. У нее черно-красно-желтая кайма, написана от имени предполагаемых дезертиров и адресована солдатам в окопах. Это последняя из его запаса, он забыл сбросить ее на меня в 1918 году.
В сумерках я приземляюсь на нашем аэродроме. Мы проводим ночь на земле, спим под нашими самолетами. Нас поднимают на рассвете. Танки идут! Ночью привезли горючее и боеприпасы. Мы договариваемся о секторах патрулирования и взлетаем. Я вижу их между Бапаумом и Аррасом. Перед ними поднимается дымовая завеса и под ее прикрытием они ползут по плоской травянистой равнине. Их пятнадцать, могучие стальные черепахи. Они ползут, ползут, ползут. Они уже миновали передовые немецкие позиции… вторую линию… они продолжают катиться к нам в тыл. Мы пикируем, стреляем из всех пулеметов, карабкаемся вверх и снова пикируем. Никакого результата. Как будто дятел стучит в железную дверь. Немецкая пехота отошла за железнодорожную насыпь на линии Бапаум-Аррас. Она поднимается над заболоченными лугами как крепостная стена из балластного камня высотой метра четыре. Оттуда их пулеметы стреляют куда -то в дымовую завесу, похожую на пар в прачечной. Без остановки и без всякой пользы. Черепахи продолжают ползти. Одна из них только что достигла насыпи, она неуклюже влезает на склон и катится вдоль путей. Я вижу как наши солдаты бегут, оставляют позиции, волокут за собой пулеметы. Они исчезают за неровностями земли и в канавах, наполненных водой. Танк медленно карабкается вдоль железнодорожной насыпи, стреляя им вслед. Сейчас я смогу зайти на него сбоку. Я лечу на высоте всего нескольких метров, захожу справа, проношусь над ним, поворачиваю, захожу еще раз. Я так близко, что могу сосчитать заклепки на его стальных плитах. Вижу даже размытый клеверный лист у него на боку, то ли символ удачи, то ли полковую эмблему. Я вновь проношусь над ним, так низко, что мои колеса почти касаются верхушки орудийной башни. Я разворачиваюсь и захожу на него снова. Пользуясь этой тактикой я нейтрализую другие танки. Если они будут стрелять в меня, то попадут в него. После пятой атаки я замечаю первые результаты. Танк неуклюже ползет к краю насыпи. Он хочет отойти и спрятаться за дымовой завесой. Я не позволяю ему скрыться из поля зрения и следую за каждым его движением. Осторожно он переваливает через край насыпи. Вот почти половина его стальной туши задрана в воздух. В следующий момент он скатывается по склону и переворачивается на спину, беспомощный как упавший жук. Я захожу на него сверху, стреляя в легко бронированное дно. Гусеницы все еще вращаются. Правая соскочила с направляющего колеса и то высовывается вперед, как рука моллюска, то прячется назад. Танк сейчас лежит неподвижно, как мертвый, но я продолжаю стрелять. Люк со стороны орудийной башни открывается. Из него выползает человек, с трудом встает и поднимает руки вверх, его лицо – в крови. Я так близко, что все это ясно вижу. Но я больше не могу стрелять. Я использовал все боеприпасы до последнего патрона.
Я возвращаюсь на взлетную полосу, меняю пулеметные ленты и возвращаюсь. Все это длится не более двадцати минут. Но танк мертв. Он черен и неподвижен. Рядом с ним лежат три человека. Британские медики уже побывали здесь какое-то время назад. Они вытащили мертвых и положили их там. Я надеюсь, что их похоронит следующий обстрел. Наступает ночь. С травы поднимается туман. Танковая атака отбита. Остановлена на линии Бапаум-Аррас. Взволнованный голос в телефонной трубке: «У нас только что сбиты два аэростата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27