И она услышала какой-то странный шум внутри вагона, какие-то шаркающие звуки и звук человеческих тел, трущихся о деревянные стенки. «И тут я увидела лица… сквозь щель там, где вынули планку, чтобы внутрь проходил воздух». Это были голландские евреи, которых перевозили на восток в концлагеря, где предстоял рабский труд или что-то во много раз худшее. И пока она наблюдала, еще одну группу евреев перегнали из крытых грузовиков в уже и без того переполненные вагоны товарняка. «Я очень хорошо помню одного маленького мальчика, стоявшего со своими родителями на платформе, совсем светловолосого, в пальто, которое было слишком велико для него, и вот он тоже вошел в тот поезд. Я была ребенком, наблюдавшим за другим ребенком».
От размышлений о судьбе окружающих был всего один шаг до ощущения причастности к этой судьбе. Позднее, когда Одри дали прочесть дневник Анны Франк, воспоминания о тех годах вновь нахлынули на нее. Только на этот раз ее потряс ребенок того же возраста, в котором она сама была тогда, ребенок, преображенный необходимостью постоянно скрываться до тех пор, пока фашисты не отыскали его и не поставили роковую точку в его страшной судьбе. Одри казалось, что способность Анны Франк выносить этот кошмар выходит за пределы человеческого понимания. Много лет спустя, когда ей настойчиво предлагали сняться в экранизации этой книги, Одри отказалась: «Я не хочу наживаться на святости».
И все же здравый смысл подсказывал ей, что даже у Анны Франк были «счастливые дни», когда ей удавалось победить отчаяние. Сопротивление врагу со стороны Одри находило более практическое выражение. Она помогала распространять антифашистские листовки и копии нелегальных передач «Би-Би-Си» или подпольных голландских радиостанций. Она прятала эти листки в туфлях.
Деятельность Одри в военное время успела обрасти мифами. К рассказам на эту тему нужно относиться с осторожностью. Многочисленные журнальные бумагомаратели, в особенности те из них, которые не ставили себе в труд добиваться интервью с Одри Хепберн, наносили довольно плотный слой детективных выдумок в голливудском стиле на описание тех реальных опасностей, которые Одри пришлось пережить. Но истинность одного случая подтверждает сама Одри, а она никогда не хвасталась и не лгала по поводу того, что совершала лично. В 1943 году в лесистых местах Кларенбеекше неподалеку от Арнема приземлился и затем скрывался английский парашютист. Одри согласилась передать ему информацию от группы Сопротивления. Ребенок, гуляющий в лесу, вызывал меньше подозрений, чем взрослый человек.
Она подала знак скрывавшемуся парашютисту, пропев песенку по-английски рядом с его укрытием, оставила послание и направилась домой. Одри была сообразительной девочкой. Она по дороге собирала лесные цветы, которые могли бы ее выручить. Из-за холма появился пеший немецкий патруль и преградил ей путь. Она остановилась, сделала реверанс и протянула немцу свой букетик. Создавалось впечатление, что она делает свой привычный балетный поклон. Он улыбнулся тому, что ему показалось робкой демонстрацией хороших манер. А сама девочка вся тряслась от страха. Он пропустил ее с отеческой улыбкой и покровительственным взмахом руки в перчатке.
Миссис Эвертс несколько скептически относится к рассказам биографов о том, что семья Одри переживала тяжелые лишения. «Многие из нас, жителей восточных районов, надевали болотные сапоги и шли по затопленным лугам или на лодках доплывали до отдаленных ферм и там покупали яйца и молоко у крестьян. Я не могу в точности припомнить, делали ли это члены семьи ван Хеемстра, но Одри, безусловно, пребывала в достаточно хорошей форме, чтобы участвовать в балетных спектаклях арнемского театра, а это было весной 1944 года».
Но война добиралась и до здоровых людей. Вместе со всем своим семейством, состоявшим теперь из бабушки, дяди и тети, живших под одной крышей с ними, Одри перешла на одноразовый режим питания с повторявшимся практически ежедневно меню: водянистый суп из дикого салата и трав с «хлебом» из перемолотых гороховых стручков. Не было ни топлива, ни мыла, ни чистой питьевой воды, ни свечей. Нечего говорить о нехватке овощей и фруктов. Одри выросла уже до 5 футов и 6 дюймов на диете, которая была явно не достаточна, чтобы поддерживать такой быстрый рост, и тут начали проявляться первые последствия хронического недоедания. Она стала страдать от малокровия. У нее начали распухать ноги от болезненных отеков. О танцах теперь не могло быть и речи. Нельзя, однако, сказать, что эти лишения, пережитые ею в последний военный год, и сформировали эту хрупкую, детскую фигурку, которая и по сей день остается одной из важнейших составляющих экранного образа Одри Хепберн. Тут были и другие факторы - гены, например. Но отсутствие самого необходимого, конечно, нанесло серьезный вред. Свою роль сыграли и эмоциональные стрессы. Однажды она оказалась свидетельницей того, как ее дядю, известного судью, уводили в гестапо. Его расстреляли как заложника после нападения на немецких военных.
«В те дни я часто говорила себе: если это когда-нибудь закончится, я никогда больше не буду ворчать и капризничать, я буду всем довольна», - вспоминала Одри.
И она сдержала слово. К той спокойной невозмутимости, с помощью которой защищалась от жизненных проблем и которую она сформировала в себе еще ребенком среди родительских ссор, присоединилось усвоенное во время войны осознание того, что кому-то где-то живется намного хуже, чем ей.
К сентябрю 1944 года стало ясно, что союзники выигрывают войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112