по преданию, Сарра, глубокая старуха, когда ей предсказали рождение сына, недоверчиво засмеялась, а поскольку предсказание все же исполнилось, то ребенка и назвали «Смех». Как видите, ничего неправдоподобного в таких предположениях нет: и в прошлом такие имена никого не смущали.
До нас дошли и другие довольно выразительные имена древних русских священников-христиан, — языческие, мирские имена: поп Лихач жил в 1161 году, поп Угрюм — в 1600, поп Шумило (Советую обратить внимание на имя Шумило; на стр. 52 нам придется столкнуться еще раз и с ним и с другими, похожими: Звонило, Будило и т. п.) — в 1608 году.
Хорошую троицу составили бы, собравшись вместе, эти трое «батюшек», если представить себе, что имена были даны им «по их естеству»!
* * *
Как видите, до поры до времени все шло довольно просто: каждый человек имел данное ему родными понятное имя и спокойно носил его. Но с конца Х века дело осложняется. Церковь начинает среди современников усердно вербовать «крестников» для целой армии святых. Для этого новорожденных надо называть в их честь, а святые — все иностранцы.
Первый человек незнатного рода, носивший нерусское крестное имя, о котором мы знаем, был Гюрги (то есть Георгий), подросток-отрок, служивший у князя Бориса в том самом XI веке, когда у Борисова брата Глеба был конюхом знакомый уже нам Сновид Изечевич. В те же дни жили в Киеве вельможа Никифор (по-гречески — «победоносец») и некий боярский сын Константин («констанс» по-латыни значит «стойкий», «постоянный»). Имя самого Георгия в греческом языке означало «земледелец». Как видите, новые имена тоже были не лишены смысла и значения; беда одна: значений этих никто на Руси не понимал.
В самом деле, даже несколько веков спустя, в 1596 году, в книге «Алфавит», во всем подобной тем азбуковникам, о которых мы упоминали на стр. 37, составитель ее с грустью писал:
«Нам, словеном, неудобь-ведомы [непонятны] нынешние свои имена, еже что толкуется [то есть „как надо понимать слово“] Андрей, что Василий или Данила…»
Он правильно объяснял, в чем тут дело:
«Аше бо [если] святый — римлянин, то и в святцах имя ему по-римски записано; аще же евреянин, то по-еврейски…»
Словом, надо было быть полиглотом (знатоком многих языков), чтобы разбираться в значениях таких имен, а простым неученым русским людям совсем не хотелось называть своих чадушек «неудобь-ведомыми» им, странными кличками. Однако их приходилось принимать: церковь сурово карала за отказ от крещения. Но их по-прежнему тотчас же заменяли в быту своими, родными, каждому понятными именами-словами. И за человеком закреплялись на всю его жизнь иной раз оба его имени, а иной — одно, и чаще русское, «мирское». Правда, предки наши были, видимо, людьми покладистыми: и те и другие имена пестрят в старых документах в самой причудливой смеси:
Г ю р г и Собышкинич
Ратмир Нематович
Гнездило Савин
Никифор Дулов
Юрята Пинещинич
Намест.
Это все «ноугородцы». В одном перечне одиннадцать имен. Четыре из них (Гюрги, Никифор, Дула и Сава) — христианские, шесть — мирские, языческие (Происхождение имени Юрята сомнительно: может быть, оно произведено от христианского Юрий, но вернее всего — нет.). И, видимо, для того, кто их записывал, все они были, так сказать, «равны».
Но все же народ еще явно предпочитал свое чужому. Перебрав все древние документы до XIII века, ученые насчитали в них не более десятка людей, обозначенных только крестными именами. Это всегда знатнейшие из знатных, князья-рюриковичи — Василько, Давид, Андрей, Юрий. Куда чаще, даже среди высшей знати, встречаются двухыменные люди; их упоминают сразу и под официальным, крестным, и под домашним, мирским, именем (когда речь идет о лицах высокопоставленных, мирские имена зовутся «княжими»). Лишь много позднее об этом забыли, и сейчас уже мало кто знает, что с точки зрения церкви не было, например, Владимира Мономаха, прославленного полководца и мудреца. Мономах «во святом крещении» был наречен Феодором; Феодором его и числит церковь.
Если не говорить о князьях-рюриковичах, то в первые века христианства на Руси даже знатнейшие люди предпочитали не забывать своих мирских имен:
«Преставися [умер], — сообщает под 1113 годом летопись, — князь Михайло, зовомый Святополк…»
«Се аз, великий князь Гавриил, нареченный Всеволод, самодержец Мстиславович…» — гордо начинает грамоту властитель псковский и смоленский.
«И нарекоша ей, — повествует автор Ипатьевской летописи про одну из тогдашних юных княжон, — имя: во святем крещении Полагия [то есть Пелагея]. А княже — Сбыслава».
Это понятно: кто, кроме ученых монахов, мог знать, что Михаил значит по-еврейски «богоподобный», что Гавриил — это «божья твердыня». Не понимал народ и греческого имени Пелагиа — «морская», происходящего от того же корня, что и наше «архипелаг». Конечно, он предпочитал такие имена, о смысле которых нет нужды гадать. Даже самые важные «отцы церкви» не гнушались мирскими именами: про митрополита волынского, жившего в начале XIII века, сказано, что его звали «Никифором, а прироком — Станило». Слово «прироком» означает тут «по прозвищу», «домашним именем». Ну, а раз уж важного церковного сановника в народе именовали языческим именем, ясно, что оно было милее и понятнее для всех.
Все перепуталось
Теперь понятно, откуда взялась древняя двухыменность. Боярина Шубу, крещенного Окинфом (XIV век), называли Шубой Федоровичем, возможно, потому, что он родился преждевременно, недоношенным: таких слабеньких младенцев принято, пока не окрепнут, выдерживать в рукаве теплой родительской шубы. Не удивляет нас и «убиенный от литовского князя Олгерда» (Algirdas на лит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86