Дэфни… Она обладала сноровкой оценивать мужчину еще до того, как он разевал свою пасть, и хорошо знала, кому и какой стороной раскрыться, чтобы тот почувствовал себя на седьмом небе. С одним она была рссеянной и неинтересной; с другим молчаливой и загадочной, как глубокий колодец; с третьим ее ресницы начинали трепетать, словно мушиные крылышки. Что касается меня, то она смотрела мне прямо в глаза. В меня. Она часто поправляла свои пышно взбитые волосы, то и дело пускала в ход губную помаду, пудреницу и позолоченную зажигалку – все, что осталось ей от Питта. Я вовсе не хочу представить ее легкомысленной любительницей пофлиртовать. Она была серьезной женщиной. Зеркальце пудреницы отражало нечто прекрасное, и Дэфни относилась к самой себе, как к своему лучшему другу. Мужчины щедро одаривали ее восхищением, что доставляло ей неподдельную радость. Ухаживание со стороны подлецов не исключалось, пока они не начинали действовать слишком напористо. Она была влюблена, но теперь уже не в беднягу Питта, а в каждого, в самое себя, в жизнь. Она делилась своим теплом со многими мужчинами, продрогшими до костей. Обоснованно или нет, но я тешил себя надеждой, что только меня она любила по-настоящему, и хватался за эту иллюзию, как за фонарный столб в этом шатающемся мире.
Я не решался пригласить ее потанцевать, слишком велик был риск потерять ее там, где под оглушающий грохот оркестра мельтешили бесчисленные ноги, а «рукопожатие через океан» кое-где уже переходило в объятие. «Кале глайд», «Джитербург», «Биг эппл». Человек двенадцать приглашали Дэфни то на один, то на другой из этих танцев. Она отказывала всем, и хотя не объясняла почему, мужчины были убеждены, что из уважения к памяти погибшего. Однако я придерживался иного мнения, потому что, отказывая очередному кавалеру, она каждый раз бросала взгляд на меня.
Уже перед концом вечера выдалось минут десять,
когда мы снова оказались втроем за столиком, причем Базз, предвкушавший, как обычно, близкую победу, ни на минуту не закрывал рта. Я осторожно спросил, не разрешит ли она как-нибудь повидать ее. Она согласилась, ответив так тихо, что Базз, язык которого крутился, как колесо, по-моему, ничего не услышал.
Обстановка в клубе накалялась. На танцы ворвалась группа воздушных жокеев из Н-ской авиагруппы, и во время завязавшейся драки мы получили возможность выслушать сентиментальное соло на контрабасе в исполнении мертвецки пьяного командира одной из наших эскадрилий, майора Уолтера М. Сайлджа, потерявшего в тот день четыре своих фланговых самолета. Затем какой-то болван заиграл на трубе прощальный салют павшим воинам, все встали и принялись плакать. Глаза Дэфни оставались сухими, но стали непроницаемыми, как лицо мусульманки, когда, желая укрыться от посторонних взглядов, она опускает чадру. Я не мог сказать, что чувствовала она в те минуты.
Вечер закончился. Снаружи в темноте шла свалка за места в автобусах, и внезапно, к моему изумлению, мы оказались вдвоем с Дэфни; держась за руки, мы бегали от автобуса к автобусу, разыскивая машину номер четыре, отправлявшуюся в Кембридж. Наконец мы нашли ее, Дэфни уселась, легко дотронулась до моего плеча в знак благодарности и уехала.
Спустя десять минут, раздеваясь и не испытывая никакого желания встречаться лицом к лицу с Мерроу, потому что в конце концов он, а не я оказался отброшенным в сторону, я пришел в себя.
Я не знал ее адреса. Не знал даже ее фамилии. Не знал, где она работала. Я знал одно: ее зовут Дэфни и живет она в Кембридже. Конечно, она с удовольствием повидается со мной.

Глава третья
В ВОЗДУХЕ

11. 19-13.37


1

Наше звено совершило над аэродромом низкий большой круг и построилось клином, причем в его вершине оказался наш самолет, а сзади слева и справа машины Стеббинса «Красивее Дины» и «Невозвратимый VI» Шумана. Они взлетели позже и нагнали нас за счет более крутых разворотов по кругу. Во время набора высоты в мои обязанности входило следить по различным приборам за температурой и давлением и наблюдать за соседними самолетами, чтобы избежать столкновения; за оборотами двигателей и наддувом следил Мерроу. На набор высоты и на построение нам полагалось около часа. К тому времени, как мы сделали круг над аэродромом, «Красивее Дины» пристроилась к нам футов в пятидесяти позади слева и ниже, а «Невозвратимый VI» занял место с моей стороны, тоже футах в пятидесяти, но выше. Мы принялись за обычные дела, связанные с длительным подъемом по триста футов в минуту; начинался первый долгий отрезок нашего пути на северо-восток, над загадочными, покрытыми дымкой испарений болотистыми топями Кембриджшира с мягкими белыми полосами утреннего тумана и над низинами, засеянными пшеницей, колыхавшейся под западным ветерком, подобно маленьким золотистым морям. Я видел темные поля сахарной свеклы и клубники, широкие дамбы, воздвигнутые голландскими мелиораторами, горные гряды и отброшенные ими тени на равнинах, реки Уз и Кем, о которых я думал, как о моих и Дэфни реках; видел знакомый по многим полетам ориентир – высокую, футов в сто дамбу, самую прямую линию во всей Англии, расположенную, по моим подсчетам, милях в тридцати от Ирита, в направлении на Даунэм-Маркет. С этим влажно-зеленым пейзажем у меня были связаны глубокие переживания. Я то расставался с ним, отправляясь навстречу опасности, то возвращался к нему невредимый; он означал то разлуку с Дэфни, без надежды увидеть ее, то новую встречу, когда я приходил к ней обессиленный и усталый, но довольный тем, что ради нее остался жив.
Сбор нашей группы был назначен в районе ненаправленного приводного маяка номер два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158