Ходкевич удивленно поднял брови, переводя взор с женщины на побледневшего пана.
– Убери ее, кавалер Ходкевич, назад, под землю, – застонал Жигеллон. – А мне вели вина подать.
Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.
– И что все это значит, сударь мой? – отважился спросить Ходкевич.
– Прошлое всегда нас нагоняет, – пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. – Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.
Ходкевич покачал головой.
– Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.
– Мнится мне, – заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, – не будет никакого суда.
И как в воду глядел.
Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.
– Отчего не на границе ты с хоругвью своей? – спросил Ходкевич. – Или передумал?
– Пришел поклон тебе земной отвесить, – сказал Кривин, слезая с коня. – Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.
– Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.
– Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…
– Куда-торопиться? Кривин покачал головой.
– Тяжело спать, когда ведаешь – ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…
Ходкевич, занятый уже другими заботами, – прибыло войско королевское, – откланялся:
– Лучше бы тебе, пан, следовать в сторону Ливонии. Оставь это дело на Церковь и короля.
– Что ж, – обескуражено проговорил Кривин. – Дам коням роздых, и тронусь.
Дважды в день Маржанку выводили из подвала на свежий воздух. В эти мгновения ни ратники, ни офицеры старались не выходить на двор, опасаясь сглаза и порчи. Слухи о вурдалачке ходили страшные, молва стократ преумножила ее преступления.
Карлика держали на конюшне, прикованным к столбу. От еды он отказывался, только шумно лакал воду и зыркал крысиными своими глазами. К нему ратники тоже опасались подходить близко, словно к раненому зверю.
На прогулке приблизился Кривин к Маржанке.
– Ну что, тварь демонская, исчадье адово! – воскликнул он. – Небось жалеешь, что мало душ сгубила?
– Заставить тебя язык проглотить, или сам умолкнешь? – милым голосом спросила Маржанка.
– У меня оберег есть, не страшен мне твой дурной глаз, – расхрабрился Кривин. – При свете солнца, небось, власть твоя испаряется, словно туман над болотом?
Самозванка громко и отчетливо произнесла несколько слов из числа тех, что заставили бы покраснеть и погрязшего в грехах ландскнехта.
– Ах ты, курва! – Кривин кинулся вперед и с размаху ударил кулаком по лицу пленницы.
Гусары кинулись и оттащили разбушевавшегося наемника.
– Что такое? – появился Ходкевич. – Пан Кривин, ты заставляешь меня пожалеть, что доверил тебе службу. Оставь пленницу и ступай к своему коню. Дорога на север начинается сразу после разрушенной мельницы, аккурат после пруда.
– Конями таких разрывать надо, – прорычал Кривин, раздраженно стряхнул с себя гусар и действительно зашагал к конюшне.
Маржанка громко и безобразно рассмеялась окровавленным ртом:
– Тебе бы только с бабами воевать… Чтоб руки отсохли твои, и все остальное хозяйство!
Гусары захохотали, Ходкевич погрозил пальцем полонянке:
– Велю кляп забить, если еще подобное услышу. Маржанка замолчала.
Мало кто успел разглядеть, как во время потасовки Кривкн умудрился вложить в ладонь полонянки узкое стальное шильце…
Подойдя к конюшне, Кривин увидел толпу служек и недавно прибывших в поместье солдат.
– Что случилось? – спросил он, взяв седло и водружая его на конскую спину.
– Карлик помер, – ответили ему. Действительно, маленькое уродливое тело лежало, свернувшись калачиком. Один из воинов осторожно ткнул в него алебардой, потом осмелел и пинком перевернул труп.
Горло карлика было аккуратно перерезано. Ходкевич быстро провел опрос и закусил губу. Его провели!
Ни Кривин, ни его люди не приближались к конюшне в то время, когда могло произойти убийство. Думать можно было на кого угодно из прибывших солдат.
– Маржанку стеречь в оба, – отдал он распоряжение.
– До встречи на границе, посланник королевский, кавалер Ходкевич! – крикнул Кривин от ворот, помахав рукой. – Примерно накажите душегубицу!
Ходкевич тоже махнул ему рукой, разглядывая мертвого карлика. «Этого точно надобно сжечь, – решил он. – И, по совету Кривина, засеять пепел солью… » Так и поступили с помощником самозванки.
Утром следующего дня пан Жигеллон решил спуститься в погреб и еще раз глянуть на Маржанку. Давний неискупленный грех тянул его к ведьме, как магнитом… Ходкевич, опасаясь, как бы пан не зарубил свою мучительницу, пошел следом.
Но на сене лежал один только плащ и отомкнутые кандалы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91