Ц Милые, дорогие мне глаза!» И неожи
данно я сказал вслух:
Ц Ирина Сергеевна, а ведь я вас люблю!
Она издала слабый крик, всплеснула руками, обернулась ко мне, и через секу
нду я держал ее в своих крепких объятиях.
Ц Наконец-то! Ц сказала она, слабо смеясь. Ц Ведь я измучилась вся, ожид
ая этих слов. Зачем ты меня мучил?
Ц Молчи! Ц сказал я.
Усадил ее на колени и нежно шепнул ей на ухо:
Ц Ты мне сейчас напомнила, дорогая, ту нежную, хрупкую девушку из пьесы Г
орданова «Хризантемы», которая Ц помнишь? Ц тоже так, со слабо сорвавши
мся криком «наконец-то» бросается в объятия помещика Лаэртова. Ты такая
же нежная, хрупкая и так же крикнула своим милым сорвавшимся голоском… О,
как я люблю тебя.
На другой день Ирина переехала ко мне, и мы, презирая светскую условность,
стали жить вместе.

Жизнь наша была красива и безоблачна.
Случались небольшие ссоры, но они возникали по пустяковым поводам и скор
о гасли за отсутствием горючего материала.
Первая ссора произошла из-за того, что однажды, когда я целовал Ирину, мое
внимание привлекло то обстоятельство, что Ирина смотрела в это время в з
еркало.
Я отодвинул ее от себя и, обижаясь, спросил:
Ц Зачем ты смотрела в зеркало? Разве в такую минуту об этом думают?
Ц Видишь ли, Ц сконфуженно объяснила она, Ц ты немного неудачно обнял
меня. Ты сейчас обвил руками не талию, а шею. А мужчины должны обнимать за т
алию.
Ц Как… должен? Ц изумился я. Ц Разве есть где-нибудь такое узаконенное
правило, чтобы женщин обнимать только за талию? Странно! Если бы мне подве
рнулась талия, я обнял бы талию, а раз подвернулась шея, согласись сама…
Ц Да, такого правила, конечно, нет… но как-то странно, когда мужчины обвив
ают женскую шею.
Я обиделся и не разговаривал с Ириной часа два. Она первая пошла на примир
ение.
Подошла ко мне, обвила своими прекрасными руками мою шею (мужская шея Ц у
законенный способ) и сказала, целуя меня в усы:
Ц Не дуйся, глупый! Я хочу сделать из тебя интересного, умного человека…
И потом… (она застенчиво поежилась) я хотела бы, чтобы ты под моим благотво
рным влиянием завоевал бы себе самое высокое положение на поприще славы
. Я хотела бы быть твоей вдохновительницей, больше того Ц хотела бы сама з
авоевать для тебя славу.
Она скоро ушла в театр, а я призадумался: каким образом она могла бы завоев
ать для меня славу? Разве что сама бы вместо меня писала рассказы, при усло
вии, чтобы они у нее выходили лучше, чем у меня.
Или что она понимала под словом «вдохновительница»? Должен ли я был всех
героев своих произведений списывать с нее, или она должна была бы изредк
а просить меня: «Владимир, напиши-ка рассказ о собаке, которая укусила за
ногу нашу кухарку. Володечка, не хочешь ли взять темой нашего комика, кото
рый совсем спился, и антрепренер прогоняет его».
И вдруг я неожиданно вспомнил. Недавно мне случилось видеть в театре пье
су «Без просвета», где героиня целует героя в усы и вдохновенно говорит: «
Я хочу, чтобы ты под моим влиянием завоевал себе самое высокое положение
на поприще славы. Я хочу быть твоей вдохновительницей».
Ц Странно, Ц сказал я сам себе.
А во рту у меня было такое ощущение, будто бы я раскусил пустой орех.

С этих пор я стал наблюдать Ирину. И чем больше наблюдал, тем больший ужас
меня охватывал.
Ирины около меня не было. Изредка я видел страдающую Верочку из пьесы Лим
онова «Туманные дали», изредка около меня болезненно, с безумным надрыво
м веселился трагический тип решившей отравиться куртизанки из драмы «Л
учше поздно, чем никогда»… А Ирину я и не чувствовал.
Дарил я браслет Ирине, а меня за него ласкала гранд-кокет, обвивавшая мою
шею узаконенным гранд-кокетским способом.
Возвращаясь поздно домой, я, полный раскаяния за опоздание, думал встрет
ить плачущую, обиженную моим равнодушием Ирину, но в спальне находил, к св
оему изумлению, какую-то трагическую героиню, которая, заломив руки изящ
ным движением (зеркало-то Ц ха-ха! Ц висело напротив), говорила тихо, дро
жащим, предсмертным голосом:
Ц Я тебя не обвиняю… Никогда я не связывала, не насиловала свободы любим
ого мною человека… Но я вижу далеко, далеко… Ц Она устремила отуманенны
й взор в зеркало и вдруг неожиданно громким шепотом заявила: Ц Нет! Ближе
… совсем близко я вижу выход: сладкую, рвущую все цепи, благодетельницу см
ерть…
Ц Замолчи! Ц нервно говорил я. Ц Кашалотов, «Погребенные заживо», втор
ой акт, сцена Базаровского с Ольгой Петровной. Верно? Еще ты играла Ольгу П
етровну, а Рафаэлов Ц Базаровского… Верно?
Она болезненно улыбалась.
Ц Ты хочешь меня обидеть? Хорошо. Мучай меня, унижай, унижай сейчас, но об о
дном только молю тебя: когда я уйду с тем, кто позовет меня по-настоящему,
Ц сохрани обо мне светлую, весеннюю память.
Ц Не светлую, Ц хладнокровно поправил я, стаскивая с ноги ботинок и рас
стегивая жилет, Ц а «лучезарную». Неужели ты забыла четвертый акт «Птиц
небесных», седьмое явление?
Она молча, широко открытыми глазами смотрела на меня, что-то шептала стра
дальчески губами и, неожиданно со стоном обрушиваясь на постель, за-крыв
ала подушкой голову.
А из-под подушки виднелся блестящий, красивый глаз, и он был обращен к зер
калу, а рука инстинктивно обдергивала конец одеяла.

Однажды, когда я после какой-то размолвки, напившись утреннего чаю, встал
и взялся за пальто, предполагая прогуляться, она обратила на меня глаза, п
олные слез, и сказала только одно тихое слово:
Ц Уходишь?
Сердце мое сжалось, и я хотел вернуться, чтоб упасть к ее ногам и примирить
ся (все-таки я любил ее), но тотчас же спохватился и выругал себя беспамятн
ым идиотом и разиней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52