Когда окружающие склоны, уже пожранные мглой, ожили и стрелы и копья вырвали из клина первых павших, легионеры сбились в плотный кулак и бросились вперед – на прорыв, склонив копья. Они не оглядывались назад, где в тумане глухо ворочалась змея, где звучал приглушенный смех, конский храп и бряцал металл. Они знали, что последует за первым залпом не знающих промаха стрел, и торопились, спасая уже свои жизни, а не честь армии королевства.
На самом выходе из теснины они врезались в плотный строй варваров, когда за их спинами раздался жуткий гул. Казалось, содрогнулся весь Кряж. Камни, сброшенные со склонов, камни и бревна, вызвали обвал – конское ржание и людские крики, захлебываясь в удушливом тумане, многократно отражаясь от гранитных стен, слышны были как голос одного гигантского зверя, ворочавшегося во тьме. Зверя, попавшего в капкан.
Несколько десятков порубежников прорубились сквозь визжащий ком, заткнувший ловушку, и бросились врассыпную вглубь пустошей. Их не преследовали – рой киммерийцев заколыхался, уплотнился и втянулся внутрь тропы, ведущей вглубь грохочущего и стонущего Орлиного Перевала, ставшего могилой аквилонской армии. Такой же рой шевелился и гудел, облепив завал с южной стороны от Перевала.
Все пространство вокруг укрепленных стен Венариума было черным-черно от трупов, а небо над крепостью – от стервятников и воронов. Дальше, за ничейной снеговой полосой, мерцали костры варваров.
Орда появилась со всех сторон одновременно. Ни один из дозорных, высланных еще Сапсаном, не вернулся, чтобы поведать защитникам крепости о численности варваров. Словно черные воды объяли тот клочок пустошей, где реяли знамена с золотыми львами. Воды подступили со всех сторон и ринулись, чтобы сокрушить препятствие на своем пути, поглотить его, задушить в объятиях, растоптать и развеять по ветру.
За два дня осады защитники крепости отбили уже пятый штурм. Варвары шли на приступ остервенело и неорганизованно, клан за кланом, волна за волной, словно одна бесноватая воля гнала их, как безумных китов из зингарских легенд, навстречу гибели.
Они не катили перед собой деревянных щитов на полозьях, не волокли на плечах осадных лестниц с крюками, не метали через стены окованные железом бревна, не подкапывались под башни. Они просто завалили собственными трупами ров и лезли вверх по стенам как муравьи. Некоторые забрасывали на парапет крюки и арканы, другие вбивали в стыке меж камней кладки крючья, привязывая к ним ремни, усыпанные узелками, но основная масса карабкалась по плечам и головам друг друга, цепляясь пальцами за малейшие неровности стен, бойницы и воткнувшиеся в стыки случайные копейные древки.
Над полем боя стоял несмолкаемый рев. Те варвары, кому не хватало места в общем строю, метались вокруг с факелами в руках, ныряли в это месиво, выныривали, перемещались без всякого видимого смысла от башни к башне, от ворот – к выдвинутым вперед скошенным крытым бастионам.
Никаких переговоров или предварительных уведомлений о начале штурма, сигнальных рожков или тому подобных деталей, сопутствующих любой войне, аквилонцы не увидели. Снежная мгла исторгла копошащуюся тьму, тьма обтекла крепость и захлестнула ее.
Бешеный натиск стихал так же внезапно и необъяснимо, как и начинался. Как Орантис ни вглядывался с самой высокой башни в плотный дикарский рой, он не различал ни вождей, ни шаманов-туиров, о которых столько твердили ему сапсановы помощники, ни вообще отдельных групп людей.
Это была единая масса, которая шевелилась, двигалась, нападала и отступала, метала тучи стрел, подмигивала защитникам множеством факелов, обтекала поле боя то по ходу солнца, то – против, но все это было за гранью постижения тарантийского стратега и пугало его.
Орантис Антуйский, отбив третий, самый яростный штурм, с ужасом признался себе, что, имей он под своим командованием и десятую часть этой орды, при условии, что она подчинялась бы его приказам и имела бы время подготовиться к приступу – давно бы взял Венариум.
Разумеется, он тщился не выглядеть полководцем, готовившимся сдаться в плен. Может быть, потому что и сдаваться было некому – как управлялось это черноголовое воинство и управлялось ли вообще, тарантиец не знал. Он стоял, облокотившись о ложе баллисты, к которой, кстати сказать, так же как к катапультам, больше не было снарядов, и отдавал короткие, уверенные, бессмысленные команды офицерам Легиона.
Что-то вроде: «Соберите все масло в походных кухнях, велите разлить по горшкам и зарядите, Митра вас разорви, баллисты и проклятые катапульты».
Легионеры, большей частью израненные, смертельно усталые, потные, с печатью обреченности на лицах, переводили пустые глаза с герцога на шевелящееся море врагов. Они уже сделали для обороны форпоста Аквилонской Короны все, что было в человеческих силах, и готовились умирать.
– Через день-два из-за Кряжа подойдет армия, цвет аквилонского рыцарства, лучшие полки столичной гвардии, и сотрет дикарей в порошок… – Тарантийцу казалось, что он говорит уверенно и веско.
Он размахивал руками, показывал командирам отдельных башен секретные планы Магистрата, вещал о том, что надо выстоять, ибо варвары есть варвары и ни черта не смыслят в стратегии.
Офицеры-порубежники смотрели куда-то вверх, и Орантис все не мог понять, на что – то ли на горделиво вьющиеся по ветру алые стяги с золотыми зверями, то ли на вдруг очистившееся киммерийское небо, тщась разглядеть Дворец Митры, то ли на кружащихся в прозрачном воздухе трупоедов.
– Завтра, а скорее всего – послезавтра дикари будут раздавлены между крепостными стенами и тяжелой кавалерией, как между молотом и наковальней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42