– Лизавета есть поблизости?
– Не только есть, но и внимательно тебя слушает. И готова передать, что тебя с нетерпением ждут монтажер и режиссер, потому как для того, чтобы смонтировать двухминутный сюжет, требуются определенные усилия. – Лизавета сознательно убавила выделенное Маневичу время, чтобы в процессе торгов поднять ставку и остановиться на двух минутах тридцати секундах. Она оказалась права.
– О, хорошо, что ты здесь. Мне нужно минимум три минуты. Тут такое дело…
– В верстке у тебя минута сорок!
– Скажи Верейской, что она сошла с ума! Минута сорок – это для репортажа с кошачьей выставки. – Маневич орал как резаный, и Лизавета отодвинула трубку от уха.
– На кошек мы даем минуту.
– И спорить не буду. Ты сама, как узнаешь, в чем дело, закричишь, что четыре минуты – и ни секундой меньше!
– А что, действительно рухнул Медный всадник? – спросила Лизавета любителя сенсаций.
В последнее время в желтой прессе стало модным писать о предстоящем апокалипсисе местного, петербургского значения: мол, совсем дряхлые коммуникации, проложенные под творением Фальконе, вот-вот не выдержат, и бронзовый основатель города провалится в тартарары вместе с лошадью и змеей.
– Не трогай истукана! Я проверял, нет под ним никаких канализационных труб. А водопровод – пустяки, в крайнем случае, построят фонтан. Тут другой детектив. Настоящий. Я снял место, где убили Айдарова. И покалякал с операми. Но я сейчас тебе не из Центрального звоню, а из РУБОПа. Дело в том, что у них порезали оперативника.
– Я знаю. – Лизавета даже удивилась, что Маневич берет ее на понт, ведь она сама рассказала ему обо всем еще утром, когда отправляла на сюжет об убийстве.
– Не перебивай меня. Я знаю, что ты знаешь. Но ты не знаешь еще многого, поэтому слушай первой. Айдаров делал материал про следствие по делу «Тутти-Фрутти», и они его взяли на мероприятие, на допрос свидетеля. Как раз этот порезанный опер с ним и ездил, причем ездили они к мадам Арциевой. А на следующий день такое вот совпадение – на обоих набрасываются с ножом. Мадам, естественно, не в курсе. Она вообще дамочка несведущая.
– Ты хочешь сказать, что это она их почикала. Обоих?
– Нет, на Кадмиева, так зовут опера, напал парень в кепке и с усиками. Похож на лицо кавказской национальности.
Лизавета, у которой от этого привычного теперь словосочетания волосы на загривке вставали дыбом, как у кошки, повстречавшейся с диким кабаном, не выдержала:
– Нет такой национальности!
– Я сам знаю, что нет, – охотно согласился Маневич, – но так понятнее. Ты меня не сбивай. Значит, кавказец.
– И какое отношение к Арциевой имеет этот кавказец?
– Я же тебе говорил, кто ее общепризнанный хахаль.
– По-моему, нет. В любом случае я не запомнила. И вообще, какое отношение ко всему этому имеет ее хахаль?
– Очень может быть, что прямое. Потому как хахаль – не кто иной, как Леча Абдуллаевич Дагаев, известный юрист и депутат нашего Законодательного собрания, видный и уважаемый политический деятель.
– Как ты сказал? – Лизавета моментально вспомнила имя одного из убитых в лондонском ресторане. Того звали Лема. Но тоже Дагаев и тоже Абдуллаевич.
– Вот, я же говорил. – Чуткое ухо Маневича уловило волнение в голосе Лизаветы. – И это еще не все… Сам по себе Дагаев никаких подозрений не вызывает. И то, что он спит с владелицей булочной, никоим образом его не компрометирует. Тем более что Дагаев не женат. В остальном репутация у него безупречная: юрист-международник, преподавал у нас в университете, дел о взятках за ним не водится, с бандитами особо не связан. В общем, образец демократического политика. Приятное исключение из правил. Но! Вот тут начинается самое интересное. У него есть… точнее, был…
Лизавета уже знала, кто «был» у уважаемого политика. Брат у него был. По имени Лема. У нее похолодело в животе от дурного предчувствия. Она вспомнила дикий страх, заставивший ее сбежать из «Астории». Сейчас она сидела в строго охраняемой эфирной студии. Помимо постов непосредственно у главного входа на улицу Чапыгина, на воротах и у выезда на улицу Попова, их студию оберегали еще отдельно выделенные милиционеры. И для того чтобы пройти в студию «Новостей», было недостаточно общетелевизионного постоянного или разового пропуска. Охрана требовала бирку, удостоверяющую, что ты сотрудник именно «Новостей», или же личное разрешение главного редактора. Чужой, даже оказавшись на телевидении, в их студию не пройдет. Лизавета сидела под тройной охраной. И все равно холодный липкий ужас колотился в висках и в груди. Стыдно. Хорошо, что Маневич ее сейчас не видит.
– У него был брат. Славный такой братишка. Видный деятель заграничного чеченского подполья. Жил то в Лондоне, то в Анкаре, собирал пожертвования на святое дело борьбы за независимость. И наверное, занимался чем-то еще, потому что прошлой осенью его подстрелили в лондонском ресторане. А за простой сбор средств в пользу свободной Ичкерии в Британии не убивают. – Саша замолк. Лизавете надо было что-то сказать, но что говорить, когда явственно чувствуешь в конце позвоночника рудиментарный хвост и хвост этот дрожит, как у попавшего под прожектора зайчишки?
– Эй, ты меня слышишь? Алло! Алло! Лизавета! – забеспокоился Саша.
– Слышу. – Она с трудом выдавила одно-единственное слово и снова замолчала.
– Ну вот. Теперь эту новость о братишке-борце накладываем на яд в «Тутти-Фрутти», вспоминаем взрывы в домах, троллейбусах и метро. Как, стоит это трех минут?
– Стоит двух с половиной!
– Торгуешься, сестренка? Ладно, приеду – разберемся. Минимум две сорок, две сорок пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115