Я включил свет, подошел к стене.
Большинство фамилий на ящиках были короткие — ивритские. Длинные я разбирать не стал, они были ашкеназийского или, что еще вероятнее, грузинского происхождения.
Фамилий Коэн даже тут оказалось несколько.
Для Козна из квартиры номер 8 в ящике лежало письмо. Это был фирменный конверт — в таких банк «Хапоалим» уведомлял своих вкладчиков об изменениях на их текущем счете.
Знакомиться с чужими письмами тут не составляло труда.
Удивительным было лишь то, что, как я успел заметить, соседи обычно не проявляли интереса к чужой корреспонденции.
Похвальная деликатность? Инертность? Или повальная неграмотность?
А может, дело в том, что интерес к чужой судьбе тут весьма чувствительно наказывается?
Жена библейского Лота, оглянувшаяся, чтобы увидеть наказание, которое Господь уготовил се бывшим соседям, была немедленно превращена в соляной столб.
Я изъял конверт. Присмотревшись, разобрал имя:
«Шабтай».
Сунул письмо в карман.
Итак, владелец удостоверения личности действительно существовал. Он жил в этом доме на улице Яффо и был вкладчиком банка «Хапоалим». Остальное было пока покрыто мраком.
Если семья получила известие о смерти и труп, Шабтай Коэн уже покоился в святой иерусалимской земле.
На этот счет существовали твердые инструкции Торы. Иудей должен быть похоронен как можно скорее. Тем более из рода священников — «коэнов». Его должны были похоронить вчера, в пятницу, еще и потому, что по субботам в Израиле не хоронят. Осуществлено это могло быть без особых хлопот, поскольку погребение было бесплатным. Этим занималось специальное религиозное братство. Поминки тут не устраивали. С кладбища разъезжались по домам. Близкие родственники семь дней вынуждены были находиться в доме покойного у поминальной свечи, никуда не выходя, принимая всех, кто шел с соболезнованиями, — друзей, сослуживцев, соседей.
Изнутри дом выглядел много привлекательнее, чем снаружи. Лестница белого камня оказалась широкой, чисто вымытой.
Я осторожно поднялся на пятый этаж.
«Шабтай Коэн» было выгравировано на небольшой пластине на двери. Рядом со звонком, как во многих домах, висели детские рисунки. Под дверь был брошен коврик.
Помня об осторожности, я, не останавливаясь, поднялся выше по лестнице, она вывела на плоскую крышу. В центре ее сушилось на веревке белье. По краям со всех четырех сторон высилась каменная балюстрада. Обязанность ограждать крыши тоже шла от Торы. Звучало это примерно так:
«Кто-то может свалиться… Не хочешь же ты, чтобы была кровь на твоем доме…»
Я подошел к балюстраде, взглянул вниз.
Иерусалим начал свою обычную субботнюю жизнь. Тесные улочки религиозного квартала по другую сторону Яффо были оживлены. Религиозные служители — харедим — борода, в черных наглаженных костюмах и шляпах, в белоснежных сорочках — разбредались по своим молитвенным домам. Тут было великое множество синагог всех направлений и оттенков, известных иногда только специалистам. Несколько молодых людей с молитвенниками в руках беседовали на углу между собой, стоя в живописных, даже отчасти фривольных позах. Группа маленьких пейсатых мальчиков-школьников — тоже в черных костюмах и круглых шляпах, как у взрослых, — по очереди пинали пластмассовую бутылку.
Ничего подозрительного на крыше я не заметил.
Снова спустился на пятый этаж.
Звонить в дом, где справляли тризну по усопшему, не полагалось. Я толкнул дверь — она оказалась не заперта.
Почти одновременно в прихожую вышел человек.
Это был Шабтай Коэн, теудат зеут которого лежал у меня в кармане. Он стоял передо мной цел и невредим.
—Шалом…
Мы поздоровались. Коэн не был ортодоксом — кипа на коротко остриженных волосах была не бархатная, черная, а вязаная. Тем не менее он собирался, в синагогу: в руке Коэн держал черный мешочек с молитвенником.
Он явно видел меня впервые.
—Барух? — Я назвал его первым попавшимся именем.
Он покачал головой. Я ткнул в него пальцем:
—Коэн?
Ему пришлось назвать себя:
— Шабтай…
— Коэн Барух? — повторил я.
— Нет, нет! Коэн Шабтай…
Будто обиженный этим обстоятельством, я направился к двери.
Я был уверен, что узнал его. Моя прошлая работа в конторе , а затем в охранно-сыскной ассоциации и, наконец, в службе безопасности банка, где от способности запомнить человека зависела не только карьера, но и жизнь, многократно развила мой навык.
Шабтая Коэна я видел!
На перекрестке Цомет Пат две ночи назад!
Он был шофером экскурсионного автобуса. В ночь на пятницу он помогал водителю серой «Ауди-100» вытаскивать из машины неизвестную женщину…
— Окунь Василий Иванович… — представил главу «Алькада» начальник кредитного управления.
— Очень приятно…
Встреча президента банка «Независимость» Лукашовой с криминальным главой фирмы «Алькад» в ресторане Центрального дома литераторов была заранее обговорена. Это был деловой обед.
Окунь выглядел весьма респектабельно. Он не узнал в представленном ему вице-президенте банка по безопасности бывшего секьюрити арбатского отеля.
—Много слышала…
Катя одарила Окуня сиянием ярких голубых глаз.
По ее меркам, этот человек, наверное, выглядел весьма привлекательно — крепкозадый, плотный, с крупной головой и маленькими ушами.
По поводу разного оттенка глаз существовало известное: «Бог шельму метит…»
За столом Лукашова ненавязчиво интересовалась вопросами, относившимися к предполагаемой кредитной сделке с «Алькадом».
Служба безопасности банка не была к этому подключена.
Я мог думать о своем, не упуская из внимания оба выхода из зала и антресоли, представлявшие собой потенциально опасные места…
Мои обязанности ограничивались мерами персональной охраны Лукашовой и начальника кредитного управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93