— Вот что, — сказал я сыну. — Мне, пожалуй, самый раз съездить по своим делам…
— Не надолго, пап?
— Хочу надеяться.
Я бросил в кейс документы, какую-то мелочь, несколько фотографий. Потом в "Израиле я рассмотрел свою добычу. Серебряные фигурки — персонажи китайского театра теней. Кусок тысячелетней чинары из Ургута. Диплом об окончании университета моей бабкой. Свидетельство о смерти деда: «1938-й. Возраст 33 года. Причина смерти — расстрел»…
Мужики в моем роду не умирали своей смертью.
Я пошел к дверям. Жена могла вернуться в любую минуту. У меня не было сил видеть ее…
Мы гнали в Шереметьево на машине «Лайнса». С Рембо за рулем… Перед тем ненадолго заехали на Котляковское кладбище, поставили свечку. Витькина могила была еще вся в венках. «От друзей!», «От Московского уголовного розыски», «От банка „Независимость“. На снегу стоял Витькин портрет под стеклом. Горели свечи.
Рембо вспомнил:
—Мы тогда еще в операх ходили в МУРе. Летом, и жару, принес он бутылку спирта. Тишина! В кабинете только свои. Взял графин со стола, половину — и окно. Влил спирт…
Я знал эту историю.
Только собрались выпить, в дверях — Батя, начальник отдела. Витька поставил графин, с ходу нырнул за стол. В бумаги. Пережидали. Батя шел от начальника МУРа. Разгоряченный. С него сняли стружку. Тут еще жара.
—…Батя, ни слова не говоря, к графину на Витькином столе. Налил стакан. Мы голов не поднимаем. Витька — тише всех! Батя, тот вообще не пил. Над ним даже посмеивались за это. Тут хватанул, не чувствуя…
В истории важен конец. В зависимости от него она либо умирает, либо передается от одного слушателя к другому. Как эта, ставшая легендой среди муровских сыщиков.
Батя поставил стакан. Повернулся к Витьке: «X… разводишь!» — и вышел.
Когда мы с Рембо шли к воротам, навстречу показалась высокая крашеная блондинка, худая, в странной широкой шляпе, яркой куртке.
— Узнаешь? — Мы были уже близко.
— Вера! Черт возьми!
Это была Витькина первая жена, когда-то симпатичная смешливая девчонка. Витька привез ее из Ярославля. Вера была поддата, выглядела старо. Я бы ее не узнал, если бы не пристрастие Веры к широченным мексиканским головным уборам…
«Такие приколы в жизни!»
Витька никогда не рассказывал о ее дальнейшей судьбе.
Вид жалкой спившейся супружницы кричал о Витьке, о всех нас…
Нас оставалось не так уж много.
«Мент, — говорил Рембо, — это состояние души…»
Мы подчинялись внутреннему нравственному закону, независимо от того, кем потом становились те, кому мы присягали…
Какая, положа руку на сердце, разница, командует ли тобой Щелоков, Чурбанов, Станкевич или вор в законе Сильвестр, Захар, другой авторитет?!
Мы разыскивали убийц и воров, защищали от разбоев, краж.
Мы требовали выполнения древних заповедей: «Не убий!», «Не укради!»…
Москва убегала назад. Мелькали перекрестки проспектов. Узорные ограды московских скверов. Мы гнали под прокопченными мостами. Все остававшееся позади было исполнено скрытого смысла. Затоптанный снег под ногами, мокрая мостовая. Брызги из-под колес.
Два пацана в огромных сапогах, намеренно тяжело шаркавших по обочине Ленинградки. Таксист-подсадчик в теплой шапке, в плаще с глубоко засунутыми в карманы руками. Какое-то голое, как у вареной курицы, лицо женщины при свете светофора: желтоватая кожа, тонкая и бледная.
Перед регистрацией Рембо дал мне визитную карточку адвоката Леа, номер своего контактного телефона.
—Напрямую связываться опасно…
Шла посадка… Харедимы с развевающимися бородами. Бархатные кепи и береты религиозных женщин, словно сошедших с иллюстраций, посвященных Польше прошлого века…
С выездом у меня не должно было быть проблем. Я выезжал по российскому паспорту. И предъявлял вместо въездной визы израильский внешний паспорт — «даркон». Я прошел «хомут». Не звенело. Никто не прошел по другую сторону металлоулавливателя. Я знал этот трюк. Когда хотят обыскать, кто-то проходит рядом с «хомутом» по другую сторону, и тот все равно звенит.
Через три с половиной часа я должен был приземлиться в аэропорту Бен-Гурион.
Рембо предупредил напоследок:
—Тебе поможет один человек! Я не буду называть… В трудную минуту он объявится сам! Бывший мент…
Тело Окуня валялось позади меня…
«Такова бандитская жизнь!»
Я не жалел его. Он стрелял в меня в Химках. Был одним из организаторов убийства в Кельне Камала Салахетдинова, в ресторане дискотеки — Жени Дашевского.
Пересекая коридор, тянувшийся вдоль этажа, я обернулся. Тот, кто пришел мне на помощь, удалялся по коридору. Борцовского вида кавказец, телохранитель О'Брайена и Ламма… «Бизнес-клуб», Шереметьево, Рехавия. Места наших встреч…
—Тебе надо сваливать из Израиля!
Кавказец меланхолично, не переставая, жевал. Я кивнул. Благодарность была неуместна. Более того — оскорбительна. На то, что он сейчас сделал, нельзя было ответить словом.
«Тебе надо сваливать из Израиля!»
Самому моему спасителю, похоже, сваливать было поздно.
Перебегая двор, я слышал переливчатые звуки полицейских машин, приближавшихся к вилле. Я снова сиганул через забор. Две женщины во дворе, по другую сторону мусорного танкера, были ошеломлены моим появлением. У меня был наготове вопрос:
—Вы не видели собаку? Черная, небольшая… Шотландский терьер!
Я мог спросить про инопланетянина, про поезд московского метро, про Шварценеггера. Они не успели опомниться.
—Там женщина, ее хозяйка. Плачет… — Я неопределенно махнул рукой.
По другую сторону забора полиция, судя по всему, уже штурмовала здание.
Потом я узнал, что почти одновременно полиция взяла приступом две другие виллы Ламма — в Рамоте и на Байт ва-Ган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93