Митрохин подал знак - Довиденко и Эминов сели чуть поодаль, чтобы не мешать нам, и в то же время при первой необходимости дать Первому справку. Все у них спланировано, который раз я снова мог в этом убедиться.
- ...Между прочим - раз уж мы заговорили о работе водной прокуратуры, - сказал Митрохин, - как ты смотришь, если мы переведем вас в помещение бывшей военной?
Это - нежилой дом, все приспособлено. Вначале людям необходимо создать нормальные условия, а потом спрашивать с них работу. Устроитесь, а там, глядишь, решим и жилищные вопросы... Надоело, наверное, жить как на бивуаке?
Я знал теперь, что меня ждет, если я соглашусь быть послушным. Особняк бывшей военной прокуратуры. Квартира. Кормушка. Как равный, получу я свой кусок от общего жирного пирога. Я перестану быть парией в среде местного начальства. Мы будем встречаться с Митрохиным, Довиден-ко и Эминовым на сессиях и активах, обмениваться новостями, приглашать друг друга на юбилеи и праздники. "Ты - нам, мы - тебе!" Ничего другого не требовалось.
В кабинете стало тихо. От меня ждали ответа.
- Надо срочно освободить невиновного, - повторил я. - Дело Умара Кулиева полностью сфальсифицировано... Сделка не состоялась.
- Вы говорите об улучшении работы водной прокуратуры... - тотчас подал голос Эминов. Это был опытный демагог. - А он делает вид, что не понимает!
Брезгливое выражение не сходило с его лица.
"Это не маска, - подумал я. - Он действительно оскорблен. Какой-то водный прокуроришка выступил против исконных привилегий здешней чиновничьей мафии..."
- Пусть скажет тогда, для кого его помощник сегодня утром получил взятку - ни много ни мало - тридцать тысяч...
Я выслушал эту клевету молча, не шевельнув ни одним мускулом.
- Бала Ибрагимов уже взят под стражу, и деньги у него изъяты! Я говорил с ним. Молодой, но уже глубоко аморальный, развращенный юноша...
"Толстый, неуклюжий Бала! - подумал я. - Деликатный, в темных очках-консервах, идеалист... Конец твоим честолюбивым мечтам о прокурорской карьере!"
Я посмотрел на графин - я просто умирал от жажды.
- А вот письмо от следователя водной прокуратуры Гусейна Ниязова, он возмущен...
"Сколько-же еще у них для меня новостей? Вечно занятый семьей и детьми Гусейн! Не поэтому ли он сидит на больничном и не показывает носа..."
Митрохин снова возвратился к Умару Кулиеву - меня к чему-то готовили.
- В связи с делом Кулиева нам удалось поднять - и на такую высоту! принципиальные вопросы борьбы с браконьерством! Народ до этого здесь спал, свыкся с тем, что происходит...
- О чем вы говорите... - невежливо прервал я Первого. - О каких принципиальных вопросах, когда невиновный осужден на смерть!
Но Митрохин словно не услышал меня:
- Сразу же пошли десятки, сотни писем! Тысячи подписи со всего Союза. "Смерть! Никакой пощады убийце!" Я лично выступил в республиканской газете... И теперь как? Что мы им скажем? "Ошиблись. Извините!" Так? - Что об этом говорить зря... - Я снова прервал его.
Митрохин снова взглянул на меня. - Ты в курсе? - О чем вы?
Теперь уже не только Митрохин, но и Довиденко, и Эминов смотрели на меня волчьими, настороженными глазами.
Я все прочитал в их глазах.
Умара Кулиева не было больше в живых. Живой он был им опасен, и приговор спешно приведен в исполнение.
Я не рванул рубаху на груди, не взвыл глубоко, по-собачьи, от невыразимого отчаяния и безнадежной боли. Я поднялся, налил из графина воды.
- А мои телеграммы в Москву? В Президиум Верховного Совета? Генеральному прокурору?
- Видишь ли... - объяснил Митрохин. - Довиденко попридержал их. Ему показалось, что он обязан посоветоваться со мной.
- Когда его расстреляли? - спросил я.
- Сегодня. Рано утром.
Довиденко задержал телеграммы. Эминов, член коллегии республиканского МВД, ускорил приведение приговора в исполнение.
Они все еще следили за мной. Настороженно и в то же время уже успокаиваясь.
Поезд ушел. Ничего нельзя было больше сделать. Я поднял стакан и долгим неудержимым швырком выплеснул содержимое в их перекосившиеся лица. У меня было чувство, словно я окропил их кровью невинно казненного. Никто не сказал мне ни слова. Я поставил стакан и пошел к дверям.
ЭПИЛОГ
Последним в ряду смертоносных событий этих недель была гибель молодого следователя Алиханова, который вел дело Умара Кулиева.
В машине у него отказали Тормоза, она сбила легкое ограждение на причале, недалеко от кафе "Сахиль", и сверзилась в море.
Эдик Агаев на следствии и в суде все отрицал и получил шесть лет. Шефу лодок определили пятнадцать. Цаххана Алиева так и не нашли.
Бала был осужден на восемь лет. Многократные обращения в надзорные инстанции его родителей и мои пока ни к чему не привели.
Незадолго до отъезда между роддомом и домом для престарелых я случайно встретил вдову Умара Кулиева. Мы остановились в растерянности, но, когда я хотел что-то сказать, она вдруг бросилась от меня, словно от зачумленного.
Я сдал дела. Мое новое место службы на этот раз оказалось не близким Камчатка. Директор саженого комбината оказался провидцем.
Впрочем, и теперь нашлись люди, которые попытались снова убедить меня в том. что это - синекура.
Анна ни разу не сделала попытки со мной связаться. Из записки, брошенной в мой почтовый ящик, я узнал, что фотографии, сделанные ночью, когда мы с Анной выходили из кафе "Сахиль", неизвестный доброжелатель послал моей жене, "действуя во имя спасения оскверненного семейного очага".
Лена не уведомила меня об этом.
Я не заехал домой - у меня не хватило мужества. Прямо с парома, которым, конечно же, оказалась "Советская Нахичевань", я перебрался в аэропорт, улетел в Москву, а оттуда в Петропавловск-Камчатский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66