Глава X,

в которой прославляется хлеб с маслом

Сэр Мармадьюк открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на мягком ложе из мха и листьев папоротника, веточки вереска сверкают бриллиантами росы, солнце пронзает изумрудный полог своими лучами, а птицы возносят новому дню радостную песнь. Евы-Энн нигде не было видно. Сэр Мармадьюк задумчиво потрогал подбородок, и с некоторым беспокойством обнаружил колючую щетину. Ему тут же страстно захотелось очутиться в руках своего лондонского парикмахера.
Послышался шорох. Сэр Мармадьюк приподнялся. Сквозь зеленую листву он увидел, что по тропинке идет Ева с кувшином в одной руке и каким-то свертком в другой.
– Доброе утро, Джон! – улыбнулась девушка.
К великому изумлению джентльмена она выглядела очень свежей, все в ней сверкало опрятностью – от стройных лодыжек до локонов, выбивающихся из-под шляпки.
– Как тебе спалось, Джон?
– Неплохо! – Он с ужасом подумал о своем небритом подбородке и мятом сюртуке. – Из моего ответа следует неловкий вопрос: я храпел?
– Изредка, Джон! – совершенно серьезно ответила девушка, но на щеках ее заиграли лукавые ямочки. – А вот и завтрак – молоко, хлеб и масло, все очень свежее!
– Но откуда?
– За лесом есть ферма. Ты удовлетворишься столь скромным завтраком, Джон?
– Сама амброзия не сравнится с ним, мое дитя! Но ты выглядишь так опрятно, Ева-Энн, – в голосе его прозвучала невольная зависть, – а я…
– Недалеко протекает ручей, а гребень всегда со мной.
– Ну что за женщина! Может, у тебя и бритва найдется?
В ответ она звонко рассмеялась. Сэр Мармадьюк улыбнулся, ему казалось, что даже птицы запели еще веселее.
– Как хорошо проснуться таким чудесным утром и услышать твой веселый смех, Ева-Энн. – Он вскочил и отправился к ручью. Потоптавшись на берегу, он наконец опустился на колени и неловко умылся, найдя эту процедуру весьма неудобной, но освежающей. Кое-как вытеревшись носовым платком и расчесав влажные пряди гребнем Евы-Энн, он двинулся назад, всецело поглощенный мыслями о еде. Завтрак был уже готов – две кружки внушительных размеров, наполненные до краев, высились посреди белоснежной салфетки, вокруг были разложены ломти хлеба, щедро намазанные маслом.
– Ты любишь хлеб с маслом? – спросила Ева, с некоторым беспокойством глядя на груду бутербродов.
– Не знаю.
– Они не слишком толстые, Джон?
– Это лишь придает им еще большее очарование.
– Ты голоден?
– Как волк!
– Тогда я нарежу еще хлеба, так как я тоже ужасно проголодалась.
Вскоре, расположившись под деревом они принялись за еду. Сэр Мармадьюк с приятным удивлением обнаружил, что свежий хлеб с молоком в такой обстановке может быть столь же аппетитен, столь же вкусен и куда менее навязчив, чем самое искусно приготовленное и умело приправленное блюдо.
О вы, Искушенные Гурманы, Знатоки Гастрономии, чьи пресыщенные и изнеженные неба каждое новое блюдо призвано ласково щекотать, уговаривая попробовать себя, вы, для кого хлеб с маслом всего лишь неприятные детские воспоминания, о, если бы вы могли испытать счастье голода, то удивительно состояние, когда рот наполняется слюной при одной мысли о еде, если бы вы хоть на краткое мгновение могли оказаться на месте безупречно воспитанного джентльмена средних лет и видеть, как Ева-Энн проворными взмахами ножа намазывает на хлеб желтое масло, наблюдать, как эта рука разрезает хрустящую хлебную корку, как блестящие глаза лукаво взглядывают из-под полей шляпки и словно спрашивают:
– Еще кусочек, сэр?
Тогда бы вы, конечно же, ответили так же, как отвечал наш герой.
– Спасибо, пожалуй.
– Осталась лишь одна горбушка, Джон!
– Удивительно! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Мы съели целый каравай, невероятно!
Когда с завтраком было покончено, Ева аккуратно сложила салфетку, с сомнением взглянула на пустую посуду.
– Эти кружки – не слишком-то удобный груз! Меня заставили их купить, а теперь…
– Сколько они стоили, дитя мое?
– Хозяйка просила шиллинг, но удовлетворилась восемью пенсами, но и это слишком дорого.
– В самом деле? – улыбнулся сэр Мармадьюк. – С этого момента, Ева-Энн, расплачиваться буду я. А что касается этих кружек, то давай попросту оставим их здесь.
– Но, Джон, восемь пенсов! Оставить здесь…
– Все лучше, чем нести с собой.
– Как жалко! – вздохнула она.
Бросив последний взгляд на гостеприимное дерево, они тронулись в путь.
– Почему ты все время молчишь, Ева-Энн? – спросил Мармадьюк спустя некоторое время.
– Я думаю о том, что сейчас творится дома и в Уисборо Грин. Они, наверное, уже обнаружили его.
– Не стоит изводить себя подобными мыслями, дитя мое.
– Ах, Джон, я не могу об этом не думать. И все-таки будь что будет! Я готова к самому худшему. Этой ночью Господь ответил на мои молитвы и дал мне силы бесстрашно перенести все, что будет ниспослано мне судьбой. Все до самого конца, все, даже виселицу. Но хватит об этом. Как твои бедные израненные ноги, Джон?
– Мои ноги? – он обернулся и взглянул в ее безмятежно-чистые глаза.
– Твои сапоги все еще натирают?
– Нет, нет, Ева. Да даже если это и так, то тут уж ничего не попишешь.
– Ты должен купить другие, Джон, и как можно скорее.
– Ты очень странная девушка, Ева-Энн. Дитя и женщина одновременно.
– Мне уже двадцать два, Джо.
– А ты носишь какой-нибудь иной цвет, кроме серого?
– По воскресеньям я надеваю черное, сэр.
– Ну тогда при первой же возможности куплю тебе платье, голубое или розовое…
– Нет, Джон, благодарю тебя, не надо.
– Но голубой цвет так подойдет к твоим глазам!
– Только не голубой, Джон!
– Тогда розовый…
– И не розовый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87