Однажды днём, когда мы укрывались в этой землянке от немцев, «человек в очках» стал прощупывать эфир.— Дай Москву, — проворчал из своего угла Прохор.Но партизан пропустил его просьбу мимо ушей и продолжал вертеть верньер. Разноголосые зовы эфира отчётливо ложились на шум обступивших землянку деревьев — однообразный и внушительный, как морской прибой.— Дай Москву, — повторил Прохор.Но партизан даже не обернулся: склонив своё худое, обросшее редкой бородкой лицо к репродуктору, он внимательно прислушивался. Вот глаза его, под стёклами стареньких железных очков, стали строго-внимательными , клокастые брови сошлись. Все лицо выражало крайнее напряжение.Я услышал в репродукторе звуки скрипки. Больше того: я различил мотив одной из любимейших вещей Стефы. Услышал его и Прохор. Он порывисто поднялся и, по-медвежьи ступая растоптанными валенками, подошёл к партизану.— Закрой! — проговорил он отрывисто. Голос его хрипел, что бывало только в минуты величайшего гнева или волнения. Видя, что «человек в очках» не обращает на него внимания, Прохор потянулся к приёмнику.Не оборачиваясь, партизан повелительно бросил:— Не мешать!Я услышал в его голосе такую непререкаемость, что сразу понял многое из слышанного об его железной воле и подвигах, плохо вязавшихся с мирной внешностью агронома. Прохор круто повернулся и забился в свой угол. С последними звуками скрипки партизан выключил приёмник.— Ну, медведь, — ласково сказал он, подходя к Прохору, — чего озлился? Люблю скрипку, а ты мешаешь…Прохор показал на свою постель из сосновых ветвей и сказал:— Садись! — теперь голос его звучал так же повелительно, как минуту назад голос партизана. — Выслушай и рассуди.Прохор старался говорить тихо, но, лёжа рядом, я слышал, он рассказывал историю Стефы, историю любви к женщине, продавшей немцам свой смычок. Закончив, спросил:— Откуда была сейчас передача? Партизан назвал город, в котором предстояло провести нашу операцию. Прохор привстал от волнения.— Ошибки быть не может?— Мне ошибаться нельзя, — усмехнулся партизан.Прохор задумался. Я видел, что думы его не легки. Потом он поднял на партизана тяжёлый взгляд и сказал:— Прошу тебя, начальник, собери суд из своего народа. Будем судить её.— Кого? — удивлённо спросил партизан.— Стефанию.— Чего ты хочешь?— Приговора.— Вон что задумал. — Партизан покачал головой. — Может статься, не так уж спешно? Чего народ волновать перед операцией? Этой ночью большое дело предстоит.— Потому и хочу слышать приговор. Хочу знать его сейчас. Этой ночью мы будем в городе. Там найдём её…— Подумай хорошенько. Небось не о чужом человеке речь идёт. Может, ошибка тут? — ласково проговорил «человек в очках».Прохор стоял на своём. Когда в землянке собрался суд, он выступил в роли обвинителя и потребовал для Стефы сурового приговора.— Не может быть пощады тому, кто продался врагу. Кто бы ни был: боец ли, командир, колхозник, конторщик или музыкант — до последнего дыхания служи народу, служи Родине. Ни за что, ни за какие посулы, хотя бы это стоило тебе жизни и величайших мучений перед смертью, не смей поганить имя советского гражданина, продаваясь врагу. Так я думаю, товарищи, — закончил он свою обвинительную речь.— Что ж, — сказал председатель — бородатый ласковый партизан, — дело ясное. Обсудим?Совещание было недолгим. Приговор ясен: смерть. Прохор выслушал его, снявши шапку.— Приведение в исполнение прошу поручить мне, — сказал Прохор.И я снова услышал в его голосе то же характерное хрипение. Наступило молчание. Судьи переглянулись. На тишину ясно лёг голос «человека в очках»:— Ты не сможешь выполнить приговор.Прохор вскинул голову:— У меня хватит сил.— Верю, — спокойно произнёс партизан. — Но тебе не доведётся быть в городе.— А нынче ночью? — спросил Прохор. — Я буду с тобой.— Нет. — Партизан подумал несколько мгновений и твёрдо повторил: — Не будешь.Прохор стоял в недоумении… Я видел, как ходят желваки на его щеках, и ждал, что вот-вот разразится буря неудержимого гнева. Но прежде чем он собрался что-либо произнести, «человек в очках» сказал:— На регулярный счёт ты, может статься, уже и не лётчик, но среди нас ты единственный человек, способный вести самолёт. Поэтому приказываю: сегодня ночью изготовить к полёту машину, которую тебе укажут наши люди. Быть готовым с первым светом итти в воздух.— Пойми же, я имею право быть ночью в городе и… — Прохор поднял туго сжатый, так что побелели костяшки, кулак.— Это я беру на себя, — сказал партизан.Прохор стоял, опустив голову. Впервые в его жизни я видел, что этот человек силится удержать слезы. Он сделал вид, будто закрыл глаза в задумчивости.— Говори, какое задание будет в полёте?— Задание простое: принять на борт и доставить в советское расположение того, кому я поручу доставить оперативные документы немецкого штаба.— Надёжный товарищ? — спросил Прохор.Но в голосе его я не уловил обычной горячей заинтересованности. Он говорил для того, чтобы не молчать.— Будь покоен, — ответил партизан. — Если этот товарищ ошибся, на одну секунду, и ему и нам в сегодняшнем деле верная крышка. — Партизан внимательно поглядел на Прохора. — Ты должен дать мне слово: ты доставишь его в целости и сохранности.К ночи мы расстались с нашими хозяевами партизанами. Они отправились в город, а мы принялись тщательно готовить к полёту спрятанный в лесу «У-2». К середине ночи мотор был опробован. От воздушной струи, бросаемой винтом, срывался снег с ветвей обступивших нас сосен. Стрекотанье мотора смешивалось с могучим шумом леса.До рассвета оставалось с полчаса. Прохор забрался на пилотское место.
1 2 3