Это было бы ему не менее приятно, нежели плыть на «Анне» в обществе закованного в наручники Эрлиха. Правда, тот вёл себя теперь вполне спокойно, видимо смирившись с перспективой путешествия в советский суд, но при всякой встрече с Кручининым или с Грачиком пытался возобновить спор о несовершенстве советской системы правосудия. В последний раз, по-видимому пытаясь дознаться, что его ждёт, он сказал:
— И всё-таки, предстань я перед беспристрастным судом присяжных, они бы меня оправдали. — Он хотел улыбнуться, но это ему плохо удалось. Заискивающе заглядывая снизу в глаза Кручинину, он с трудом выговорил: — Ваши меня… повесят?
Кручинину показалось, что губы Эрлиха плохо его слушаются. Не потому ли, задав этот вопрос, он так плотно сжал их?
— Не знаю, — сказал Кручинин так, словно речь шла о чём-то совсем незначительном. — Право, не знаю… Может быть, и повесят. Но… — Помолчав, он продолжал: — Вы напрасно воображаете, будто оправдательный приговор суда, который вам кажется спасением, действительно явился бы оправданием. Когда оправдательный приговор вынесен за недостаточностью улик, он малого стоит. Это же совсем не то, что доказать невиновность.
Было ясно, что эти отличия сущности оправдательного приговора мало волнуют Эрлиха. Его больше интересовал вопрос — может ли он избежать петли?
— Вы, видимо, издеваетесь надо мной?!
— А вы полагаете, что моральная суть приговора не имеет значения? — спросил Кручинин. — Может быть, и так. Для психологии убийцы важно одно: заплатит ли он своей жизнью за жизнь других или нет?
Наступил последний вечер их пребывания в городке. Было уже поздно, и тишина стекала с гор вместе с сырой вечерней мглой. Она ползла на запад, к едва слышному отсюда шороху моря.
Грачик долго гулял по дороге, ведущей в горы, потом сел на камень и задумался. Ему показалось, что со стороны гор, оттуда, куда убегает светлая полоса шоссе, доносится какой-то странный напев. Он прислушался. Да, это было пение. Сначала один голос, потом целый хор. Когда невидимое шествие приблизилось, Грачик различил среди голосов поющих звонкий молодой баритон. Кто-то задорно и мужественно пел о горах, о море, о чудесных девушках с толстыми золотыми косами, живущих в горах, на берегу моря. Песня показалась Грачику знакомой. Он старался вспомнить, где её слышал. А, вот что! Это та же самая песня, которую певали рыбаки на самом-самом севере этой страны, когда советские солдаты принесли им освобождение от гитлеровской оккупации… Знакомая песня… Чудесная песня чудесных людей.
Но вот до тёмных силуэтов на дороге осталось не больше сотни шагов, и Грачик пошёл им навстречу. Впереди группы шёл Оле. Это его молодой баритон звучал громче всех голосов…
Вот что Оле рассказал Грачику.
В ночь перед убийством шкипера старый Эдвард позвал его и сказал:
— Слушай, мальчик, потерпи ещё немного. О тебе многие думают плохо.
— Я это знаю, дядя Эдвард, — спокойно ответил Оле.
— Ну, и я тоже знаю, откуда они идут, эти слухи. И чего они стоят, я тоже знаю. — Лукаво прищурившись, он погрозил пальцем. — Мне известно, плут ты этакий, и я тебе скажу, мальчик: не прогони советские люди гуннов из нашей страны, быть бы тебе за колючей проволокой.
Оле беспечно махнул рукой и рассмеялся.
— Нет, дядя Эдвард. Таких, как я, гунны не держали в лагерях.
— Ну да, ты хочешь сказать, что таких гунны отводили в горы и стреляли им в затылок.
— Верно, дядя.
— Ну, так и я говорю. Я-то знаю тебя, Оле. Слушай внимательно, племянничек, что тебе скажет брат твоей матери. Я знаю, где гунны спрятали ценности наших людей. Те самые, что были в ломбарде. Ты пойдёшь в горы, найдёшь ценности и перенесёшь их в городской банк.
— Откуда вы знаете? — спросил Оле.
— Пока я тебе ничего не скажу. Вернёшься — узнаешь. Как только мы спасём ценности, мы сможем взять и последнего из гуннов, который ещё топчет нашу землю.
— Вы его знаете?
— Он от нас не уйдёт.
Оле не нужно было дважды повторять предложение. Он созвал людей, с которыми творил уже немало смелых дел, пока здесь были немцы, — тех самых людей, во главе которых он взрывал мосты и водокачки, топил фашистские суда, выкрадывал у гитлеровцев тол, убивал в горах вражеских офицеров и гестаповцев. Шкипер дал ему точные указания, где найти клад и как обмануть агентуру нацистов, взять ценности и заполнить ящик камнями. Оле отправился в путь. Он должен был уйти незаметно. Это ему почти удалось. Единственным человеком, видевшим, как он уходил, была женщина, встретившая его на повороте у могилы старого Ульсона.
Но вот что самое занятное во всем этом деле: ведь вовсе не все ящики оказались наполнены ценностями. Один из них, самый крепкий, железный, который с трудом удалось вскрыть, содержал не золото и не деньги. Он был набит…
— Ну, как вы думаете, чем? — спросил Оле у Грачика.
— Откуда мне знать?
— Бумагой! — многозначительно воскликнул Оле. — «На что нам бумага? — сказали наши люди. — Давай сожжём эту фашистскую грязь. Наверно, тут доносы. В них написана всякая мерзость про наших людей, за которыми следило гестапо». Но я им сказал: «Нет, ребята, бывает бумага, которая дороже золота и камней. Мы возьмём её с собой. Я знаю хороших людей, которые нам скажут спасибо за такую находку».
При этих словах Оле хитро подмигнул Грачику:
— Ну что? Разве я ошибся?
Грачик молча положил ему руку на плечо, а другой рукой крепко сжал широкую ладонь проводника.
— Вот и все… Теперь Оле станет шкипером «Анны» и заменит старого Эдварда, завещавшего шхуну племяннице Рагне.
— Тогда торопитесь занять свой пост у руля, — весело сказал Грачик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41