— Это, конечно, верно, — согласился Крауш, — но в эмиграции рабочих и крестьян меньше малого. В основном — мелкая буржуазия, чиновничество, торговцы, в лучшем случае ремесленники, пошедшие на поводу у крупных буржуа, те, кто бежали из боязни, что с нами им будет не по пути. Да прибавьте к этому, что каждый третий там — солдат латышских дивизий Гитлера.
— А вы уверены, что и в дивизиях «СС» латыши были только убеждённые последователи фашизма? Не было ли и там обманутых, заблуждающихся, может быть, даже попросту голодных, не видевших иного спасения, как только в куртке нацистского солдата? Вы об этом не задумывались?
— Задумываюсь каждый понедельник.
— Работа комиссии по пересмотру старых дел даёт, конечно, богатую пищу. Но вы-то сами не задумывались над проблемой «перемещённых»? Это болезненная рана на теле нашего маленького народа. Мне очень хочется, чтобы вы от частного случая убийства — или самоубийства, не знаю, — перешли к общему: к проблеме «перемещённых» лиц. Анализируя бесконечно малую величину — жизнь убитого Круминьша, не должны ли мы проинтегрировать всё, что найдём? Посмотрим на силы, какие тянут людей сюда, к родной земле, и на силы, стремящиеся этому помешать. Стоит поинтересоваться и ролью римской курии. Она спелась с эмигрантскими главарями, и готова принести в жертву своим мрачным планам сколько угодно человеческих, в том числе, конечно, и латышских жизней… — Спрогис на минуту умолк. Крауш не решился сказать, что он все это понимает, только ему не приходило в голову связывать частный случай убийства Круминьша с такими большими проблемами. Прокурор молча, насупясь, слушал секретаря: — Вы из своей повседневной практики знаете, сколько вреда старались и будут стараться принести нам и нашему делу те, оттуда. Очи ведь не понимают, что руки-то у них коротки. «Жагатина жагатея, гриб ванага сева бут; Иси спарне, тара асте, не вар лидзи лидинат» — «Сорока стрекочет, женою ястреба быть хочет; коротки крылья, длинен хвост, не одинаков полет». Они забыли эту старинную поговорку. Забыли мужицкую мудрость: «Кикуригу, ту гайлити, не бус гайсма даже дену» — «Ты-то петушок кукареку, да не всякий раз светает…» Им кажется — стоит господам оттуда прокукарекать, как тут воссияет им ясное солнышко. Ерунда! Вот, — Спрогис положил большую руку на письмо: — вот залог того, что ничего у них не может получиться, даже если бы мы с вами что-нибудь прозевали. Есть кому поправить нас, нам есть на кого положиться…
— Но там у этих самых «перемещённых» нам положиться-то и не на кого, — возразил Крауш. — В их рядах рабочий, как белая ворона!
Спрогис несколько раз с укоризной качнул головой, пристально глядя в лицо Краушу.
— Эх, прокурор, прокурор! Ожесточилось твоё сердце… — И, заметив протестующий жест Крауша, добавил: — Я не в упрёк!.. Может статься, на твоём месте другой стал бы в десять раз черствее. Я понимаю: месиво из отходов общества, которое ты вынужден каждый день нюхать, не может настроить на оптимистический лад… Понимаю!.. Но мне хочется, чтобы ты наперекор этому снова увидел мир теми же глазами веры и надежды, какими мы с тобой прежде глядели на него. Пойми, дорогой мой: если в начале борьбы у нас были основания подозрительно вглядываться в каждого, у кого на руках не было мозолей, то теперь дело не в мозолях. Знаю: примазавшиеся к нашим рядам враги, кандидаты в наполеончики, вытравляли из тебя все человеческое. О, они ловко маскировались! Не ты один, бывало, принимал это за указание Партии. А ведь если бы не их вредительская политика навязывания страха всем, кого война выбросила за рубеж, быть может и многим из тех, кто очутился в «перемещённых», не пришло бы в голову сидеть там! Я имею в виду кое-кого из людей науки и искусства. Да, да, наши народные таланты. Без науки мы сейчас едва ли выбрались бы из века каменных топоров; без искусства нашим величайшим наслаждением был бы сон… Да, суп истории требует приправ! Нам нужен аромат литературы, живописи и театра. Мы уже не можем есть и пить, одеваться и передвигаться, жить без науки.
— Рабочий класс рождает свои таланты и двигает в жизнь… — начал было Крауш, но Спрогис остановил его протестующим движением.
— Не думаешь же ты обвинить меня в том, что я этого не понимаю. И небось удивлён: «Что это старику вздумалось читать мне лекцию на такую избитую тему?» А я должен повторить: при духовном богатстве рабочего класса, при его потенции заполнить все необходимые для жизни и прогресса звенья, бережливость и гуманность в его интересах и органичны для него. А ведь это враги расточительствовали в стремлении ослабить нас, хотели взять нас голыми руками — обнищавших духовно и телесно. Отщепенцы из шаек Ягоды, Берии, Абакумова и других перерожденцев не раз исторгали из нашего общества людей науки, искусства, медицины, инженерии. Негодяи играли на нашей преданности делу партия. О, они хорошо знали, что мы всегда, на всех этапах стремились быть бдительными! И, что греха таить: из-за нашей близорукости мы не так уж редко принимали их происки за чистую монету. Вот это хитрая работа, прокурор, а?! Обвести вокруг пальца эдаких зубров, а?! И вместо бдительности получалось чёрт знает что!.. Знаешь, чего я боюсь?.. Просто стыдно сказать: оказаться теперь недостаточно бдительным, а?.. Но не будет этого. Нет, не будет! Э, да что: не мне бы говорить, не тебе бы слушать!
Спрогис не сводил глаз с все больше хмурившегося Крауша. Прокурор глубже и глубже уходил в кресло и выпятил челюсть так, что казалось, она вот-вот сравняется с носом. Но Спрогис был беспощаден. С кем ещё, как не с прокурором, было ему говорить о наболевшем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28