За такой либерализм тебя самого в два счета…
– Нет. Вишняков знает, что по заведенному стандарту его вызовут на собрание, проработают, а он каким был, таким и останется.
– И не наше дело! Наше дело – заслуженно наказать его.
– Нет, – снова помолчав, Полуяров встал. – Сто раз нет. Я разговаривал с Ларисой. Почему она верит, что он исправится, а мы не верим?
– Там дела семейные, – отмахнулся Копытов, – там, сам черт ногу сломит. А тут…
– Тут еще хуже, – доверительным шепотом сказала Полуяров. – Выгнать его легко. Ума не надо. А вот воздействовать на него… как?
– Мне работать надо, – озабоченно произнес Копытов. – Решай сам. Но в райкоме тебя взгреют. Точно.
Решение Полуярова об Олеге поставило Валентина в тупик. Он не верил и в исправление Олега, не верил и в пользу проработок на собраниях. И в то же время в предложении Полуярова было что-то интересное, рискованное и вместе с тем наивное.
До половины следующего дня никто не заметил, что клеточка для указания цены была пустой. Потом позвонил какой-то досужий острослов и ехидно спросил редактора, почему «Смена» скрывает стоимость номера.
Разъяренный Копытов выскочил в приемную и крикнул оторопевшей Маро:
– Быстро всех ко мне!
Валентин сразу почувствовал, что разговор будет о нем. Когда он вошел в кабинет, редактор шагал вокруг стола, ни на кого не глядя.
– Больше так продолжаться не может! – сказал Копытов, резко остановившись. – Позор! Сегодня без указания цены вышли, завтра без фамилии редактора, а там, гляди, такой ляп будет, что я только ногами застучу по лестнице! Ты, Лесной, больше других любишь язык насчет критики почесать. Дело, конечно, нужное, но в редакции работать не будешь! Можешь жаловаться, можешь на гонение за критику сослаться.
Устало дыша, Копытов сел.
– Не работать? – тихо спросил Валентин, еще плохо сознавая, что произошло.
– Сегодня же подпишу приказ. Снимаю с работы за халатность, безответственность и сплошное, понимаешь ли, ротозейство! Ты еще оправдываться нахальства наберешься?
– Я оправдываться не буду. Я виноват. Но как же я без газеты жить буду? – растерянно пробормотал Валентин. – Вы не имеете права….
– Я свои права знаю. Я за свои решения вот этим местом отвечаю, – Копытов стукнул себя по затылку. – Можете быть свободными.
Никто не поднялся.
– Не слыхали? Можете, говорю, идти. Приказы не обсуждаются.
– А мы и не собираемся обсуждать, – не своим голосом сказала Лариса. – Мы осуждаем ваш приказ.
– Кто это – мы?
– Мне кажется, что все, – Лариса посмотрела на Николая и поправилась: – По крайней мере, большинство. Я уйду из редакции, если Лесной будет уволен.
– Держать не стану, – отозвался Копытов. – Митинговать не позволю. Заявляю как начальник, старший товарищ и коммунист: против совести не пойду, на жалость не клюну, не надейтесь.
– Никакого митинга устраивать, конечно, не надо, – заговорил Полуяров, – но нельзя не прислушаться к единодушному мнению коллектива. Я также не согласен с увольнением Лесного.
– Дело твое, Пал Палыч, – Копытов вытер платком шею, – я назад не поверну… Погорячился немного. Нервы, будь они прокляты. Ты, Вишнякова, не обижайся.
– За себя я и не думала обижаться. Как с Лесным?
– Ничего не могу поделать – дисциплина.
– Самодурство это, а не дисциплина.
– Не груби, Лариса, – сказал Полуяров.
И уже через полчаса Николай торжествующе говорил Валентину:
– Редактор предложил мне принять у вас дела.
Мальчишкой Валентин никогда не плакал от боли, только от несправедливости, от обиды. Особенно запомнился один случай. Ему было лет пять. Он играл во дворе с толстым смешным щенком. Мимо проходил подвыпивший мужчина. Он сильно пнул щенка ногой и пошел дальше, как ни в чем не бывало. Валентин схватил камень, размахнулся, но бросить не успел – мужчина скрылся за углом. Щенок взвизгивал и скулил. Даже теперь Валентин не мог понять, как это взрослый дядя мог ударить собачонку. Сейчас Валентин казался себе маленьким мальчиком, которого ударил кто-то большой, сильный. Тогда, в детстве, он схватил камень и размахнулся…
– Редактор предложил мне принять у вас дела, – повысил голос Николай.
– Так быстро? Жаль. А сдавать, собственно, нечего. Три письма.
Впрочем, голос у Рогова был не торжествующий, а виноватый.
– Ты только не падай духом, Валька, – сказала Лариса, – все наладится…
– Меня словно по лицу ударили, – отозвался Валентин, – а не верится. Чтоб я без газеты остался… Хоть сто приказов пиши, не поверю.
В голову лезли самые обидные мысли. Им овладевали противоречивые желания: то хотелось пойти нагрубить Копытову, то расплакаться.
Утром он сразу направился в редакцию, но по дороге свернул в сторону, задержался у витрины «Смены». На первой полосе, под передовой, была напечатана его информация. Тоскливо сжалось сердце. Как это так – он не на работе? Нелепо, дико. Валентин смотрел на газету, пытался представить, что сейчас происходит в редакции. Наверное, там смятение, паника – ведь не может редакция работать без него! Нет, не то: он без редакции не может, а газета будет выходить и без него.
– Любуешься? – услышал он обрадованный голос, обернулся: перед ним стоял Олег. – Я вот тоже каждый номер прихожу смотреть. Как на могилу хожу. Кстати, я слышал, что твоему оптимизму нанесен ощутительный удар? Что ты намерен делать?
– Ты уже знаешь? – удивился Валентин.
– Вести о служебных несчастьях летят быстрее пули. А я ведь только и живу редакционными новостями. Признаться, был удивлен, что тебя, именно тебя, уволили. Не скрою, обрадовался. Этот случай поможет нам разрешить наш спор. Что же ты намерен делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74