– Вдруг попадется муж вроде вас.
Она вздохнула и посмотрела на него так жалобно, что Николай сразу понял и спросил: – Вы часто бываете в театрах? Она ответила, сокращая разговор:
– Когда пойдем?
Николай удовлетворенно улыбнулся, провел взглядом по ее точеной фигурке, расчетливо обтянутой платьем, и сказал:
– Да хоть завтра.
«Тоже ведь женщина, – насмешливо думал он, глядя ей вслед, – дура-дурой, а способна… заинтересовать. Надо было иметь дело вот с такими риточками, а не жениться. Весело, и никаких судов».
Однако назавтра пришлось срочно выехать в командировку. В редакцию поступило письмо, в котором работник одного из горкомов комсомола сообщил, что молодой навалоотбойщик Василий Кошелев из передовика стал пьяницей.
Прощаясь с Риточкой, Николай краем уха слышал, как Полуяров доказывал Копытову, что кого-кого, а Рогова посылать не следовало – сам пьет.
«Вот когда приеду, привезу статью, тогда посмотрим», – подумал Николай. Он был уверен, что привезет такой материал, что вся редакция ахнет.

* * *

Теплилась в сердце любовь, но Ольга твердила себе: ты недостойна его. И все-таки нельзя было сдержать радость, нельзя было приказать сердцу.
Мечта о счастье волновала Ольгу, как волнуют будущего пилота плывущие в поднебесье облака. Не скоро достанешь их, но они зовут, манят, и, ступая по земле, восторженно смотришь на небо.
Новые силы пробудились в Ольге. Она удивлялась, откуда берется в ней страстное желание работать и работать. Его не могли заглушить даже муки совести и раздумья.
Она тянулась к Валентину, но ее крепко держали и не отпускали воспоминания. Она хотела многое забыть и не могла. Ольга закрывала глаза, и в ушах раздавался торопливый говорок низенькой женщины, прячущей в сумочку сто пятьдесят рублей за «сами согласитесь, рискованное дело». Потом Ольга вспоминала койку в коридоре больницы и белую стену, к которой она отворачивалась, когда мимо проходили студентки-практикантки. Тогда ей приснился ужасный сон: маленький, в клетчатом пальтишке, ее сын, со сползшим с одной ноги чулком, стоит к ней спиной. «Милый! – кричит она. – Иди к маме! Иди ко мне, к маме!» А он так и не обернулся, не показал лица, ушел… а пальтишко было клетчатое, а с одной ноги сполз чулок…
Все это было, и все это не забывалось.
А суд… Небольшое здание, нижний этаж каменный, верхний – деревянный. Вход со двора, заставленного поленницами, заваленного кучами мусора.
Заседание проходило в низкой неуютной комнате. Когда вызвали Ольгу, она сначала боялась поднять голову, ссутулилась, но чем дальше рассказывала, тем шире расправляла плечи, выпрямлялась. Она чувствовала, что ей ничем не убедить суд и говорила торопливо, словно ждала, что ее прервут в самом важном моменте рассказа:
– Я сердцем все понимаю, а словами объяснить не могу. Он мне противен, неприятен, что хотите. Не работает он, не горит, а с десяти до семи отсиживает. О людях он плохо думает. Как заметил, что со мной что-то творится, так вбил себе в голову, что я изменяю. А этого и быть не могло. Я ждала, думала, что подойдет, спросит. Нет. Вот и с ребенком так получилось. Говорил, что рано, что лучше еще года через три-четыре, когда квартиру обменим. Я послушалась, а сейчас вспомнить страшно. Я виновата, я не отказываюсь, но… А что ему? Лишь бы я дома сидела, лишь бы в гости ходить, лишь бы говорили, что у него жена красивая. А что с женой творится, ему все равно. И вдруг будто что-то взорвалось во мне. Увидела я, что разные мы люди, и ничего нас, кроме свидетельства о браке, не связывает. Нельзя нам мужем и женой называться, нечестно это. И он меня не любил, я ему просто так… понадобилась. Тяжело мне, не знаю, куда спрятаться.
И все уложилось в одну казенную фразу: «За недостижением примирения супругов…»
Осталась только работа. Ольга знала, что лишь здесь, в спортивном зале, со своими ученицами она может быть счастлива.
– Раз-два-три! Раз-два-три! – отсчитывая такт хлопками, командовала Ольга гимнасткам. – Легче, милые, веселее! Помните, вы очень красивые, стройные, изящные! Понимаете? Раз-два-три!
Но сегодня что-то не ладилось. Девушки огорчились и сколько Ольга ни пыталась взбодрить их, ничего не получилось. В раздевалке она усадила гимнасток и спросила:
– Расстроились?.. Это очень хорошо. Когда гимнастика вам будет доставлять больше огорчений, чем радостей, когда даже первые места покажутся вам занятыми незаслуженно, тогда и до настоящих успехов недалеко останется, прямо на дорогу выйдете. Милые девочки мои, мне очень хочется, чтобы вы стали замечательными гимнастками! А это трудно, ой, как трудно! А как интересно!
Девушки разошлись немного повеселевшими, а Ольга, сама разволновавшаяся, долго одевалась. Идти домой не хотелось.
Двери медленно приоткрылись. Перед Ольгой стояла Маро, виноватая, смущенная.
– Здравствуй, душа, – прошептала она, – я больше не буду.
Ольга уткнулась в холодный воротник ее шубки, спросила:
– Куда исчезла? Куда пропала?
– Все, все расскажу! – ответила Маро. – Вчера тебя во сне видела, будто ты тонешь. Да! Я спасла тебя, честное слово. Я ведь безработная была. А сейчас на заводе.
– Ничего не понимаю. Какой завод?
– Паровозы ремонтирует, – радостно объяснила Маро. – Такой завод. Токарем буду. Научат. В школе учиться буду. Заставят. Гимнастикой заниматься буду. Очень охота. Из редакции меня дурак редактор выгнал. И Валентина тоже выгнал. Не кричи, – остановила она Ольгу, – зачем кричать? Потом снова принял Валентина. Смейся.
Ольга ничего не поняла, сколько ни расспрашивала подругу. Маро успокаивала: все обошлось, не волнуйся, иди к нему, он обрадуется, он тебя… оё-ёй!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74