Таким-то образом наш рассказчик заметил, что он превращается в ребенка. Уже в середине 1817 года эта опасная способность начала жестоко мучить его. В то время, как он лежал, не засыпая, в постели, вереницы мрачных великолепных образов начинали проходить перед его глазами - вырастали бесчисленные постройки, торжественные античные сооружения, Но скоро эти видения стали переходить в сны, и все, что рисовалось перед глазами во мраке наяву, приобретало в сновидениях мучительную, невыносимую яркость. Древний царь Мидас превращал в золото все, к чему ни прикасался,-и это ужасное преимущество причиняло ему жестокие мучения. Точно так же и наш опиоман превращал для себя в роковую действительность все предметы своих мечтаний. Эта фантасмагория, столь прекрасная и поэтическая, сопровождалась глубокой тоской и самой черной меланхолией. Каждую ночь ему казалось, что он опускается в какие-то темные бездонные пропасти, за пределы всякой доступной познанию глубины, без малейшей надежды выбраться оттуда. И даже после пробуждения он все еще ощущал тоску и какое-то почти предсмертное отчаяние. Начались также явления, аналогичные тем, которые наблюдаются при опьянении гашишем: ощущения пространства и длительности приобрели необыкновенную остроту и великую силу. Памятники и пейзажи принимали такие огромные размеры, что становились болезненно невыносимы для человеческого глаза. Пространство расширялось до бесконечности. Но чудовищное ощущение времени причиняло еще большее страдание: чувства и мысли, заполнявшие одну ночь, казалось, могли бы наполнить своей длительностью целое столетие. Помимо того, самые обычные события его детства, разные давно позабытые сцены воскресали теперь в его мозгу, полные новой жизни. Наяву он, может быть, и не вспомнил бы их; но во сне сейчас же узнавал их, Подобно тому, как утопающий в последнюю минуту, агонии видит всю свою жизнь, как бы отраженной в каком-то зеркале; подобно тому, как приговоренный к смерти в одно мгновение прочитывает ужасный список своих земных помышлений; подобно тому, как звезды, скрытые дневным светом, появляются вновь с наступлением ночи - так все то, что запечатлено в его бессознательной памяти, выступало теперь отчетливо, как начертанные симпатическими чернилами слова. Автор поясняет характеристику своих сновидений несколькими странными и поразительными примерами, В одном из них, в силу той странной логики, которая управляет сновидениями, два далеких друг от друга исторических явления самым странным образом переплетаются в его мозгу. Так иногда в детском уме крестьянина разыгрываемая на сцене трагедия представляется заключением комедии, с которой начался спектакль, В моей ранней юности, и даже позже, я постоянно зачитывался Титом Ливием; это всегда было для меня любимейшим отдыхом; признаюсь, что как по содержанию, так и по стилю - я предпочитаю его всем другим римским историкам; и вся грозная, торжественная звучность, вся могущественная представительность и величавость римского народа вылились для меня в двух словах, столь часто повторяющихся в рассказах Тита Ливия: Consul Romanus, особенно, когда консул появляется в своем воинственном антураже. Я хочу этим сказать, что слова: султан, регент и все другие титулы, принадлежащие людям, которые олицетворяют собою могущество великого народа, не имели для меня такой внушительной силы. Хотя я и не принадлежу к особенным любителям исторических сочинений, я ознакомился, однако, самым тщательным и вдумчивым образом, с одним периодом в истории Англии, а именно с периодом парламентской войны, который привлекал меня как нравственным величием действующих лиц, так и многочисленностью мемуаров, оставшихся от этого смутного времени. Эти две области истории, изучаемые мною в часы досуга и часто доставлявшие мне пищу для размышления, составляли теперь содержание моих снов. Часто в тсг время, как я леж:ал в постели, не засыпая, передо мною начиналось на фоне мрака нечто вроде театральной репетиции - какая-то толпа дам, быть может, празднество, бал. И я слышал, как кто-то говорил,- или я сам говорил себе: "Это жены и дочери тех, кто мирно собирались вместе, сидели за одним столом и были связаны между собою узами брака или крови, а некоторое время спустя, в один прекрасный день августа 1642 года, вдруг перестали улыбаться и с тех пор встречались только на полях битвы - при Марстон-Море, Ньюбери и Нейсби - и перерубили все узы любви и смыли кровью сами воспоминания былой дружбы". Дамы танцевали и были так же обворожительны, как при дворе Георга IV. Между тем, я сознавал, даже во сне, что они уже около двухсот лет покоятся в могиле. Но блистательное зрелище вдруг рассеивалось; кто-то хлопал в ладоши, и голос, заставлявший трепетать мое сердце, возглашал: Consul Romanus! И, рассеивая толпу перед собой, внезапно появлялся - величавый в своем походном плаще - Павел-Эмилий или Марий, окруженный толпой центурионов, и сопровождаемый оглушительным "ура!" римских легионов". Удивительные циклопические сооружения теснились в его мозгу, подобно тем движущимся зданиям, которые глаз поэта усматривает в облаках, окрашенных заходящим солнцем. Но скоро все эти призрачные террасы, башни, стены, уходящие вершинами в беспредельную высь и опускающиеся в бездонные глубины, сменялись озерами и широкими водными гладями. Теперь картины воды преследуют его. Мы уже отмечали в нашей работе о гашише это удивительное предрасположение мозга к водной стихии, с ее таинственным очарованием. Не говорит ли это о каком-то своеобразном сходстве между этими двумя возбуждающими средствами, по крайней мере, в их действии на воображение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29