Но разве нужно было притворяться огорченным и разыгрывать плакальщика - ему, который был так потрясен, что едва стоял на ногах? Расписные стекла горели в лучах солнца, и на них, во всем своем блеске, красовались апостолы и святые; позже, когда его водили в церковь, он всматривался в нераскрашенные части витражей, и глазам его представлялось удивительное видение: пушистые облака превращались в белые занавески и белые подушки, а ' на них покоились головки детей - больных, плачущих, умирающих. Кроватки их медленно поднимались к небу - к тому Богу, который так любил детей. Впоследствии три места из заупокойной службы, которые он, конечно, слышал в свое время, но слушал рассеянно и бессознательно, и которые могли бы тогда возмутить его полное скорби сердце своей суровой философией,- воскресли в его памяти во всем таинственном глубокомыслии своих напевов, говорящих о спасении, воскресении и вечности, и стали постоянной темой для его размышлений, Но раньше, задолго до этого времени, он отдался уединению со всей силой глубокой страсти, отвергающей утешение. Тишина деревенского простора, жгучие солнечные полдни, туманные часы сумерек наполняли его жутким и сладостным восторгом. Глаза его терялись в небесном пространстве, искали в лазурной глубине дорогой образ - в безумной надежде, что, быть может, ему дозволено будет появиться еще раз, К крайнему сожалению, я должен сократить ту довольно длинную часть, которая содержит в себе описание этой глубокой печали, полной неожиданных поворотов и безысходной, как лабиринт. Он взывает ко всей природе, каждый предмет становится для него воплощением одной и той же мысли. Временами на этой почве вырастают причудливые траурные цветы - печальные и роскошные; его любовно-похоронные речи нередко переходят в блестящую игру слов. Ведь и траур имеет свои украшения! И не одна только искренность этой печали волнует душу при чтении этой книги: критик испытывает какое-то своеобразное наслаждение, встречая в ней тот пламенный и нежный мистицизм, который расцветает лишь в саду римской церкви. Однако наступило время, когда эта болезненная чувствительность, питавшаяся исключительно воспоминаниями, и безграничная склонность к уединению угрожали принять опасную форму: момент решающий, критический, когда душа, объятая отчаянием, говорит себе: "Если те, кого мы любим, не могут уже прийти к нам, то кто мешает нам уйти к ним?" -когда воображение, преследуемое одними и теми же образами и как бы зачарованное, с упоением прислушивается к властному призыву могилы. К счастью для него, наступил, возраст умственного труда и неизбежных развлечений; необходимо было подчиниться требованиям жизни и готовиться к классическому образованию, На следующих, уже менее печальных страницах, мы встречаем ту же чисто женственную нежность, обращенную теперь на животных, этих интересных рабов человека - кошек, собак и вообще всех существ, которых беспрепятственно можно притеснять, мучить, порабощать. К тому же, не воплощает ли животное - своей беспечной радостью, своей непосредственностью как бы детство человека? Итак, любовь нашего юного мечтателя, распространяясь на новые объекты, оставалась верной своему первоначальному характеру: он по-прежнему любит, в более или менее совершенных формах, слабость, непосредственность, невинность. В ряду характерных черт и особенностей, которыми наделило его провидение, следует отметить чрезвычайную чуткость совести. Вместе с болезненной чувствительностью она заставляла его до крайности преувеличивать самые обыкновенные факты, и из-за самых незначительных или даже воображаемых проступков испытывать слишком реальные, к сожалению, угрызения, И вот, пусть читатель представит себе такого ребенка, лишившегося предмета своей первой и нежнейшей привязанности, болезненно склонного к уединению и совершенно одинокого; он согласится, вероятно, с тем, что многие явления, проявившиеся впоследствии в области его грез, представляют только отголоски испытаний, перенесенных в юные годы. Судьба бросила семя, опиум оплодотворил его и превратил в самую причудливую и обильную растительность. Впечатления детства - употребляя метафору, принадлежащую автору,- стали естественным коэффициентом опиума. Эта рано развившаяся особенность идеализировать каждую вещь, придавать ей сверхъестественные размеры - способность, которая культивировалась и крепла в уединении,впоследствии, в Оксфорде, под влиянием громадных доз опиума неизбежно должна была привести к страшным по силе эффектам, необычным для большинства молодых' людей его возраста. Читатель помнит, вероятно, приключения нашего героя в Галлии, его мытарства в Лондоне и, наконец, его примирение с опекунами. Теперь он в университете, он ищет опоры в науке и, тем не менее, более чем когда-либо склонный предаваться грезам, он извлекает из коварного вещества, с которым познакомился в Лондоне, ища спасения от невралгии, сильного и опасного союзника для своего слишком рано развившегося воображения, С этого момента его первое существование как бы входит во второе, сливается с ним, образуя нечто единое и глубоко ненормальное. Сколько раз во время школьных досугов он видел комнату, где покоилось тело его умершей сестры, яркое сияние летнего дня, холод смерти и бесконечный путь, уходящий в голубые небеса; потом - священника в белом стихаре у раскрытой могилы, гроб, опускаемый в землю, ибо "земля еси и в землю отыдеши"*, наконец, святых, апостолов и мучеников на расписных витражах, освещенных солнцем и образующих как бы чудесную раму для тех белых кроваток, для детских колыбелек, которые - под торжественные звуки органа совершали свое восхождение к небу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29