У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одежа отстирается.Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми — желтые, блестящие, совсем как новые.Лохматик восхитился и сунул под кран голову.— Пожалуйста, закрой глаза покрепче, — попросила Наташа. — А то мыло тебя укусит.— Пусть попробует! — проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала.Зато отмытые Кузькины волосы сверкали, как золото.— Ну-ка, — сказала девочка, — полюбуйся на себя! — и протерла зеркало чад раковиной.Кузька полюбовался, утешился, одернул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил:— Ну что я за добрый молодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молодец!— Кто же ты, молодец или молодец? — не поняла Наташа.Мокрый Кузька очень серьезно объяснил девочке, что он сразу и добрый молодец и настоящий молодец.— Значит, ты — добрый? — обрадовалась девочка.— Очень добрый, — заявил Кузька. — Среди нас всякие бывают: и злые. и жадные. А я — добрый, все говорят.— Кто все? Кто говорит?В ответ Кузька начал загибать пальцы:— В баньке я паренный? Паренный. Поенный? Поенный. Воды досыта нахлебался. Кормленный? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молодец, и я молодец, возьмем по ковриге за конец!— Что, что? — переспросила девочка.— Опять не понимаешь, — вздохнул Кузька. — Ну, ясно, сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты?Наташа без лишних разговоров завернула добра молодца в полотенце и быстро понесла на кухню.По дороге Кузька шепнул ей на ухо:— Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну — больше не будет свориться. ОЛЕЛЮШЕЧКИ
Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом лапти положила, пускай тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится.Кузька совсем перестал бояться. Сидит себе, придерживая каждый лапоть за веревочку, и поет:Истопили баньку, вымыли Ваваньку, Посадили в уголок, дали кашечки комок!Наташа придвинула к батарее стул и сказала:— Закрой глаза!Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:— Пора! Открывай!На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелеными листиками, с белыми, желтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.— Выбирай какое хочешь! — торжественно сказала девочка.Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:— Это я не ем. Я — не козел. Девочка растерялась. Она очень любила пирожные При чем тут козел?— Ты только попробуй, — нерешительно предложила она.— И не проси! — твердо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся! Наташа сразу поняла, что значит слово «отвращение». — Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне… — Кузька похлопал себя по животу, — мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!— Ты только понюхай, как пахнут, — жалобно попросила Наташа.— Чего-чего, а это они умеют, — согласился Кузька. — А на вкус трава травой.Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками.
Наташа засмеялась.А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются Если над кем-нибудь еще, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог,Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил;— Фафа фефеф или фто фофофаеф? Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:— Сама печешь или кто помогает? — И давай пихать в рот одно пирожное за другим.Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные.Но он съел примерно штук десять, не больше.И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул:— Хватит. Хорошенького понемножку. Эдак нельзя: все себе да себе. Надо и о других подумать. — И начал считать пирожные: — Тут еще осталось Сюра угостить, Афоньку, Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают, что цветами потчую. И угостим, и насмешим, то-то все будут рады-радехоньки!Нахохотавшись всласть, Кузька обернулся к Наташе и заявил, что олелюшечек никак не хватит.— Чего не хватит? — рассеянно спросила девочка. Она все думала, что сказать маме о пирожных, а еще думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку.— Олелюшечек, говорю, на всех не хватит. Не красна изба углами, а красна пирогами. Эдаких вот, с цветами! — Кузька даже рассердился и, видя, что девочка не понимает, о чем речь, ткнул пальцем в пирожные: — Вот они, олелюшечки, эти самые пироги цветочные! Я ж говорю, невразумиха ты непонятливая, а еще смеешься! ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО
— Дом без хозяина — сирота, — поерзав на батарее, сказал Кузька и начал озираться, будто что-то потерял. — И хозяин без дома тоже сирота. Дома и стены помогают.Наташа оглядела стены.Интересно, как это они будут помогать? Руки у них вырастут, что ли? Или стены станут говорящими? Кто-нибудь начнет мыть посуду, а стены скажут: «Эй, ты! Марш отсюда! Сами вымоем!»Или нет. Кто ж станет строить такие грубые стены? Это будут очень милые, приветливые стеночки: «Будьте добры, займитесь какими-нибудь другими, более интересными делами, а мы, с вашего позволения, перемоем всю посуду.
1 2 3 4