Отчего? Каждый в этом мире за себя борется, как может, доказывая всем и себе: вот я живу, я имею значение сам по себе и ни от кого не зависим. Нет, тут не гофманская фантастика, тут самая что ни на есть повседневность. Быт, среда, общество… А быт нашей души, нашего сознания, это что – не реальность, не повседневная действительность? Да мы этим бытом каждую секунду живем, ни на миг от него освободиться не можем. И все что-то нас угнетает, все кто-то над нами усмехается, дергает нас за ниточки. Отец, положим, хороший врач был, но особых талантов не имел, как и тысячи и миллионы других вокруг, но вот Яков Петрович Бутков – и талант, и публикуется, чего еще, казалось бы? Ходи себе генералом – ан нет: через порог к Краевскому переступит – стушуется сразу, сробеет, словно голядка какая, спросишь о чем, – съежится, оглянется по сторонам, будто в каждом углу по шпиону… «Что это вы так, Яков Петрович?» А он: «Нельзя-с… начальство». – «Какое начальство?» – «Литературные генералы… Маленьким людям нельзя забывать-с, помнить надо, кто они есть…» – «Помилуйте, какие генералы? Да вы такой же литератор, да еще и даровитее многих!» – «Что тут даровитость? Я ведь кабальный…»Краевский выкупил его, освободил от рекрутского набора и закабалил, присосался к его таланту.Каждый от кого-нибудь зависит. А если и не знает, от кого точно, то уж знает от чего, но все равно зависит. И каждый ущемлен в своей гордости, каждому думается, что вот обошла его судьба, обидела, не дала того, к чему поманила однажды в затаенных мечтах его. Много ли человеку нужно? Шинели? Статского советника? На чем он остановиться захочет в стремлениях своих, где та черта, дойдя до которой скажет: «Ну вот, теперь я совсем доволен, и ничего мне больше не надо». Да и кто так скажет? Свинья какая-нибудь, а не человек! Человеку много надо… Бесконечно много. Шинель, чин статского советника и даже поприщенская фантазия об испанской мантии – все это только названия, образы, символы одного и того же – неупокоенности, ущемленности, гордой в своей униженности человеческой души.А то и напротив бывает: взять хоть Белинского. Вот уж талантище, первый критик, ума палата – дай бог десятку генералам, и что? При генералах сам робеет. А как живет – нужно видеть. «Право, – говорит, – околеешь ночью, и никто не узнает…» Одна радость – полно цветов в квартире – сам ухаживает. Любит гречневую кашу, а бывает, ночи напролет – трудно поверить – дуется в преферанс с Некрасовым. Нет, Яков Петрович Голядкин – не Бутков, хоть все-таки и Яков Петрович, и не Белинский, не Некрасов, но он и не герой Гофмана – он просто сам по себе… как все. И кто что ни говори, а в каждом из нас сидит свой Голядкин и выглядывает из нас, так что и не разберешь иной раз, кто настоящий, а кто его двойник… Вот так-то-с, братец, не извольте-с, братец, утруждать себя беспокойством-с насчет наших умственных, так сказать, сдвигов, братец!С ума сойдет? Как не сойти, если раздвоишься до того, что знать не сможешь, где на самом деле ты, а где – он? Я в медицине не силен, но, думаю, брат, что нередко признаваемое помешательством есть только иной взгляд на вещи. Чаадаева вон сумасшедшим признали как Чацкого; Лермонтова, говорят, после стихов на смерть Пушкина тоже на сей предмет освидетельствовали…И что, как не помешательство было – на Неве, зимой прошлого года; с того и начались «Бедные люди». Я, брат, не о всех горемыках домов умалишенных говорю, но и как при своем уме остаться, ежели он, этот ум, всю великость души человеческой схватить и осмыслить не может.Да, много душе человеческой нужно, и ни на чем она не остановится, брат, ни на чем не успокоится – ни на шинели, ни на статском советнике, ни на королевстве испанском, потому что и сам король испанский покойным быть не может, коли английская королева владычицей морей себя объявила, а какое, казалось бы, дело испанскому королю до бредней английской королевы? Нет, брат, пока человек не захочет объявить себя самим господом богом и заместить его – никогда он прежде не остановится, а поскольку богом стать он не может – мучается и завидует; и в этом смысле, брат, и титулярный советник, и испанский король несчастны, хоть и слишком по-разному, конечно…А знаешь, брат, почему мучается душа человеческая? Я много думал об этом – потому что одиноко ей, потому что нет ей родной души для встречи. Знаешь, брат, переезжай в Петербург – одиноко одному без тебя. Одичал совсем. Право дело, переезжай. Вот Макар Алексеевич отыскал себе Вареньку и счастлив был, человеком впервые себя почувствовал. Ну а как не отыщется родной души? Скажу тебе, брат, – тут и испанский король хуже последнего титулярного советника изведется – все себя ущемленным почитать будет.Зачем Голядкину Клара Олсуфьевна? Она ему – то же, что шинель Акакию Акакиевичу. На шинель у Якова Петровича средств хватает, ну и радуйся; нет – подавай ему Клару Олсуфьевну. А все почему? Да потому, что не встретил он в нужную минуту Вареньку. Нет у него Вареньки, один он, всегда сам с собой. Понятно это? Он один, но его и – двое: он и еще он же – сам себя спрашивает, сам себе отвечает, сам с собой советуется, сам на себя негодует. И так изо дня в день, из года в год – ни одной родной души рядом. И вот однажды, когда возмечталось ему, что он как все и может сам по себе пойти к Кларе Олсуфьевне на бал, да и пригласить ее на танец, а то, пожалуй, и объясниться, – так вот вышибли его, как голядку подлую, с лестницы, и был он в состоянии глубокой задумчивости. А ночь была темная, город промозглый от холодного дождя со снегом, полуночные улицы пусты, одиноки, как и он. И остался он один, наедине с этим одиноким промерзшим Петербургом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32