.. А разъезд в лесу. Тихо. Весна. Пичужки эти самые чирикают. Вылезли мы с Егоркой грязные, промасленные, потные. Сели на траву. Что делать?
Вот Егор и говорит: "Дядя Иван, у нас впереди крестовины повынуты и стрелки поломаны, позади мост сожжен. И мотаемся мы третьи сутки взад и вперед по этим бандитским лесам. И спереди фронт, и с боков фронты. А все-таки победим-то мы, а не кто-нибудь". - "Конечно, - говорю ему, - мы. Об этом никто не спорит. Но команда наша с броневиком навряд ли из этой ловушки выберется". А он отвечает: "Ну, не выберемся. Ну и что же? Наш 16-й пропадет - 28-й на линии останется, 39-й. Доработают".
Сломал он веточку красного шиповника, понюхал ее, воткнул в петлицу угольной блузы. Улыбнулся - как будто бы нет и не было счастливей его человека на свете, взял гаечный ключ, масленку и полез под паровоз.
Иван Михайлович опять замолчал, и Петьке с Васькой так и не пришлось услышать, как выбрался броневик из ловушки, потому что Иван Михайлович быстро вышел в соседнюю комнату.
- А как же ребятишки Егора? - немного погодя спросил старик из-за перегородки. - У него их двое.
- Двое, Иван Михайлович, Пашка да Машка. Они с бабкой остались, а бабка у них старая. И на печке сидит - ругается и с печки слезает - ругается. Так целый день - либо молится, либо ругается.
- Надо бы сходить посмотреть. Надо бы что-нибудь придумать. Жалко все-таки ребятишек, - сказал Иван Михайлович. И слышно было, как за перегородкой запыхтела его дымная махорочная цигарка.
С утра Васька с Иваном Михайловичем пошли в Алешино. Звали с собой Петьку, но он отказался - сказал, что некогда.
Васька удивился: почему это Петьке вдруг стало некогда? Но Петька, не дожидаясь расспросов, быстро спрятал в окно свою белобрысую вихрастую голову.
В Алешине они зашли к новому председателю, но его не застали. Он уехал за реку, на луг.
Из-за этого луга теперь шла яростная борьба. Раньше луг был поделен между несколькими дворами, причем больший участок принадлежал мельнику Петунину. Потом, когда организовался колхоз, Егор Михайлов добился, чтобы луг этот целиком отвели колхозу. Теперь, когда колхоз развалился, прежние хозяева требовали прежние участки и ссылались на то, что после кражи казенных денег обещанной из района сенокосилки колхозу все равно не дадут и с сенокосом он не управится.
Но оставшиеся в колхозе пятнадцать дворов ни за что не хотели разбивать луг и, главное, уступать Петунину прежний участок. Председатель держал сторону колхоза, но многие озлобленные последними событиями крестьяне вступились за Петунина.
И Петунин ходил спокойный, доказывал, что правда на его стороне и что он хоть в Москву поедет, а своего добьется.
Дядя Серафим и молодой Игошкин сидели в правлении и сочиняли какую-то бумагу.
- Пишем! - сердито сказал дядя Серафим, здороваясь с Иваном Михайловичем. - Они свою бумагу в район послали, а мы свою пошлем. Прочитай-ка, Игошкин, ладно ли мы записали. Он человек сторонний, и ему виднее.
Пока Игошкин читал да пока они обсуждали, Васька выбежал на улицу и встретился там с Федькой Галкиным, с тем самым рябым мальчуганом, который недавно подрался с Рыжим из-за того, что тот дразнился: "Федька-колхоз поросячий нос".
Федька рассказал Ваське много интересного. Он рассказал о том, что у Семена Загребина недавно сгорела баня и Семен ходил и божился, что это его подожгли. И что от этой бани огонь чуть-чуть не перекинулся на колхозный сарай, где стоял триер и лежало очищенное зерно.
Еще он рассказал, что по ночам теперь колхоз наряжает своих сторожей по очереди. И что когда, в свою очередь, Федькин отец запоздал вернуться с разъезда, то он, Федька, сам пошел в обход, а потом его сменила мать, которая взяла колотушку и пошла сторожить.
- Все Егор, - закончил Федька. - Он виноват, а нас всех ругают. Все вы, говорят, мастера на чужое.
- А ведь он раньше героем был, - сказал Васька.
- Он и не раньше, а всегда как герой был. У нас мужики и до сих пор никак в толк не возьмут - с чего это он. Он только с виду такой невзрачный, а как возьмется за что-нибудь, глаза прищурятся, заблестят. Скажет - как отрубит. Как он с лугом-то быстро дело обернул! Будем, говорит, вместе косить, а озимые, говорит, будем вместе и сеять.
- Отчего же он такое плохое дело сделал? - спросил Васька. - Или вот люди говорят, что от любви?
- От любви свадьбу справляют, а не деньги воруют, - возмутился Федька. - Если бы все от любви деньги воровали, тогда что бы было? Нет уж, это не от любви, а не знаю, от чего... И я не знаю, и никто не знает. А есть у нас такой Сидор хромой. Старый уже. Так тот и вовсе, если начнешь про Егора говорить, он и слушать не хочет: "Нету, говорит, ничего этого". И не слушает, отвернется и заковыляет скорей в сторону. И все что-то бормочет, бормочет, а у самого слезы катятся, катятся. Такой блажной старик. Он раньше у Данилы Егоровича на пасеке работал. Да тот рассчитал за что-то, а Егор вступился.
- Федька, - спросил Васька, - а что Ермолая не видать? Или он в этот год у Данилы Егоровича сад караулить не будет?
- Будет. Вчера я его видал, он из лесу шел. Пьяный. Он всегда такой. Покуда яблоки не поспеют, он пьет. А как только время подходит, так Данила Егорович денег на водку ему больше не дает, и тогда он караулит трезвый да хитрый. Помнишь, Васька, как он тебя один раз крапивой?..
- Помню, помню, - скороговоркой ответил Васька, стараясь замять эти неприятные воспоминания. - Отчего это, Федька, Ермолай в рабочие не идет, землю не пашет? Ведь он вон какой здоровый.
- Не знаю, - ответил Федька. - Слышал я, что еще давно когда-то он, Ермолай, в дезертиры от красных уходил. Потом в тюрьме сколько-то сидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24