Поглядели в окно. Сиони был близко и весь на виду. Никакого сомнения быть не могло: из этого окна и пущена роковая стрела, лишь по счастливой случайности не задевшая султана, но зато сразившая его любимца. Кто-то из персов недоуменно воскликнул:
– Как можно было на таком расстоянии не попасть в цель?
– Мы ведь не знаем, – может быть, это была первая и последняя стрела, выпущенная живописцем.
– Кругом лужи крови. Он сильно ранен. В его состоянии и это прекрасный выстрел.
Взбешенный, жаждущий мести Джелал-эд-Дин быстро вошел в новый царский дворец. "Где он? – казалось, говорил весь его лик. – Покажите мне скорее, чтобы я мог задушить его своими руками, чтобы я мог скорее передать его в руки палача для истязания и пыток!" Свита едва поспевала за султаном. Перед дверьми в хоромы Джелал-эд-Дин невольно остановился. Ему показалось, что под ногами вода, и он приподнял полы халата. Но, вовремя поняв фокус, решительно опустил халат и твердым шагом ступил на хрустальный пол. С презрением поглядел он на приближенных, вышагивающих на цыпочках, с высоко задранными халатами. Второй раз остановился султан, взглянув на расписанную Ваче стену палаты. Он не видел всей живописи в целом. Он не мог отвести глаз от Цаго, изображенной хотя и правее царицы, но являющейся центральной фигурой в росписи. Казалось, султан забыл про своего белого коня. Еще бы, он объездил весь Восток, в его гареме собраны красивейшие женщины, но такой красавицы он не только не видел никогда, но и не знал, что она может существовать на земле.
– Какая красавица! – невольно вырвалось у него. – Недаром мне расхваливали грузинских женщин. Скажите виновнику, если он приведет мне эту красавицу, я подарю ему жизнь.
Ваче и без перевода понял слова султана, он только сцепил зубы и отвернулся к стене.
– Эта женщина существует, – поклонился Султаншах, – я ее знаю. Она жена придворного поэта Торели. Ее муж погиб от вашей сабли в Гарнисских горах.
Но у Джелал-эд-Дина резко переменилось настроение, и он жестко и сурово сказал:
– Пророк запрещает изображать одухотворенные существа. В день Страшного суда изображения живописцев сойдут с картин и потребуют, чтобы художники вселили в них души. Вселять же душу может один бог. – Султан прошел мимо лежащего на полу Ваче. – Ты, живописец, в Судный день не сможешь вдохнуть живые души в свои творения, и поэтому ты уже сейчас обречен гореть на вечном огне. Лютой будет твоя казнь. – Султан поднял глаза кверху, лицо его отобразило злое наслаждение, как будто он уже видел этот адский огонь, а также и мучения убийцы своего коня. – Эта кара придет, но это будет там, а здесь… здесь я твой бог, и я тоже покараю тебя.
– Вряд ли он доживет до казни, – вставил словцо Орхан, – тяжело ранен, давно истекает кровью.
– Я вижу и повелеваю своему врачу вылечить его во что бы то ни стало. Пусть он будет так же здоров, как до ранения, лишь тогда его коснется наш гнев. Ну-ка скажи, Орхан, какое наказание будет для него самым тяжелым и горьким?
– Наверное, его нужно наказать путем лишения десницы. Живописец без правой руки – ничто. Он не сможет взять кисть и будет мучиться до конца своих дней. Вот почему это будет самое тяжелое наказание.
– Слышал и я, что в некоторых странах художникам отрубают правую руку. Но разве это беда? Правую руку отрубают также ворам. – Султан перевел глаза на Шереф-эль-Молка. Визирь понял, что его очередь говорить.
– В Греции, как я слышал, художникам, совершившим преступление, выкалывают глаза, – медленно выговорил визирь и поклонился Джелал-эд-Дину.
– Выколоть глаза! В этом наказании содержится великая мудрость. Пожалуй, для художника нет большей кары, чем потерять глаза. Для него будет потеряна вся красота мира, а что такое художник, не созерцающий красоты? Приказываю: исцелить этого человека, сделать его вполне здоровым, чтобы мы могли выколоть ему глаза.
Джелал-эд-Дин поднял руку в знак того, что он кончил говорить и что решение его окончательно, резко повернулся и быстрым шагом вышел из палат грузинской царицы.
Визирь Шереф-эль-Молк пропустил мимо себя всю свиту и последним вышел из дивного дворца. Своим цепким глазом он старался углядеть, что можно здесь взять и увезти. Хорошо, что султан был разгневан, не глядел по сторонам, ибо все, что нравится султану, попадает сначала к нему, – таков закон. Визирю достается только то, мимо чего султан прошел. Визирю достается золото, уже побывавшее в казне султана, и женщины, уже побывавшие в его гареме. Поэтому жадный визирь в сопровождении своих врагов еще раз обошел дворец и сам указал, что взять и куда отвезти. Один грабитель старался опередить другого.
Ваче заблаговременно вывез свою семью в Ахалдабу. Враг тогда был еще далеко. Теперь можно было не бояться войны, которая угрожала Тбилиси. По ночам Ваче уходил от своей семьи в столицу и бодрствовал там вместе с защитниками крепости, с войсками, с вооруженными горожанами, готовящимися встретить врага.
Это походило на забаву. Сильные мужчины и юноши упражнялись в стрельбе из лука, в обращении со щитом и мечом в рукопашном бою. Для Ваче, давно уже не державшего в руках ничего тяжелее кисти, все это было как праздник, особенно если учесть романтическое настроение его души, жаждавшей сразиться за родину и совершить во славу ее какой-нибудь замечательный подвиг на поле брани.
В день, который оказался последним днем Тбилиси, Ваче зашел зачем-то в свой городской дом и неожиданно увидел Лелу, которой было ведь сказано никуда не отлучаться из Ахалдабы.
– Зачем ты пришла? – заволновался Ваче. – Что ты здесь делаешь, где ребенок, с кем ты его оставила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140