Горячая обида, боль, слезы подступили к горлу Мухасдзе. Он поворотил коня, чтобы уехать и не слышать проклятий, но возбужденные крики летели ему вслед и достигали его уха. Женщина проклинала всех без разбора военачальников и воинов за то, что те забыли о долге, о служении царице и родине и заботились лишь о своем спасении, за то, что без боя оставляют город, когда еще есть силы владеть оружием и сидеть на коне.
Гочи пришпорил коня, думая, что крики и стенания изгнанников все еще долетают до него. На самом деле, голоса звучали в ушах, в самом Гочи, и от этого нельзя было никуда ускакать.
В узкой улице навстречу командующему попалась новая толпа тбилисцев. Передние, поддерживая под руки, толкали впереди себя кого-то упиравшегося и палкой стучащего о дорогу. Слепец сопротивлялся, вырывался из рук и умолял:
– Ради бога оставьте меня, я никуда не хочу. Я хочу остаться. Зачем меня спасать? Слепого никто не тронет. Со мной ничего нельзя сделать больше того, что уже сделано. Оставьте, пустите меня!
Голос слепца показался знакомым Гочи, он пригляделся и с ужасом узнал в слепце, заросшем бородой, своего друга Ваче.
– Ваче, Ваче, что с тобой? – закричал Мухасдзе, поворачивая коня.
– Кто ты такой? – спросил слепец в то время, как Гочи уже обнимал своего несчастного друга. Слепец ощупывал пальцами обнявшего его мужчину и все никак не мог узнать – кто.
– Да Гочи я, Гочи Мухасдзе.
– Гочи… Брат. – И оба мужчины зарыдали. – Видишь, какой я стал, говорил Ваче, – не видеть мне больше белого света, не видеть никакой земной красоты, не видеть милых сердцу грузинских долин и гор, не видеть красавца Тбилиси, не видеть своих картин.
Гочи вытер слезы. Он поглядел на пустые глазницы Ваче, на вереницы беженцев, на город, обреченный сожжению, и проговорил:
– Может, и лучше, Ваче, что ты ничего не видишь. Если бы у тебя вновь появились глаза, ты не увидел бы вокруг себя ничего, кроме поругания и унижения грузин, кроме слез и горя.
– Гочи, – неожиданно улыбнулся Ваче, – я давно собирался тебе рассказать. Когда у меня еще были глаза, в самый последний день, я видел, как из окна твоего дворца, из новых палат Русудан вылетел настоящий ангел.
Гочи удивленно уставился на своего друга.
– Да, из высокого узкого окна, из того зала, где моя роспись, вылетел ангел, полуобнаженный, с распущенными волосами. Он опустился в Куру и исчез. Как жалко, что не видел и ты…
"Несчастный Ваче, – подумал Мухасдзе, – уж не помутился ли у него рассудок? Что ж, и не мудрено. У людей с обоими глазами и то голова идет кругом".
– Да, да, – твердил слепой, – очень красивый ангел, прекрасный, как все ангелы. У него была обнажена грудь и руки, а волосы распущены по плечам. Он вылетел из окна, сложил крылья и опустился в Куру.
Пожалуй, не несчастный, а счастливый, думал про себя Гочи. Не видит, что делается вокруг, и нет ему ни до чего дела. И не увидит, как из окна дворца полетят уж не ангелы, а клочья огня и клубы дыма.
– Ну ладно, Ваче, иди, нужно спешить. Я скоро догоню тебя. Мы все догоним вас, идите вперед.
– Нет, жалко, что не видел и ты. Это было очень красиво – ангел, вылетевший из окна!
Гочи пропустил мимо себя всю колонну беженцев и снова сел на коня. За поворотом ему повстречались воины, тащившие охапки сена. "Это для поджигания", – подумал Гочи, и сердце его сжалось сильнее прежнего. Скоро он должен дать приказ, и вспыхнет первый огонь, и потянется первый дым, и все исчезнет в одном огромном пламени.
Ему вспомнилось предание, которое он слышал давно, в далеком детстве. За царевичем по пятам гнались враги. На коне вместе с царевичем была и его возлюбленная, которую он берег больше, чем себя. Конь был силен и резв. Может быть, бежавшим удалось бы ускакать от врагов, но на пути повстречалась река. Понимая, что спасения нет и что погоня вот-вот настигнет, царевич выхватил саблю и зарубил свою возлюбленную ради того, чтобы она не досталась на поругание врагу. Да, так и поступают настоящие мужчины. Они не могут жить на свете, если на их глазах осквернят и затопчут в грязь их любовь. Они убивают ее сами. Но могут ли они жить после этого, вот вопрос. Каков же был конец этой сказки? Гочи Мухасдзе старался припомнить его, и наконец прояснилось: зарубив невесту, царевич поднялся на высокую скалу над рекой и бросился вниз на острые камни.
Гочи вдруг успокоился и улыбнулся. Спокойствие пришло не потому, что вспомнился конец предания, но потому, что Гочи знал теперь, что ему делать, после того как его приказ будет исполнен и Тбилиси запылает со всех концов.
Город пустел, черная вереница беженцев выползла за пределы городской стены и растянулась по трем разным дорогам. Вслед за беженцами двинулись и войска. В городе остался только отряд поджигателей. У каждого в руках был зажженный факел. Гочи махнул рукой. Сотни воинов с факелами в руках поскакали по пустым улицам Тбилиси.
Отряд снова собрался в одном месте. Гочи приказал отряду выходить из Тбилиси, сказав, что сам он тотчас догонит их, только сделает одно небольшое дело. Отряд Гочи ускакал и скрылся в дыму.
Гочи спешился около дворца Русудан и хлестнул коня. Конь заржал и никак не мог понять, что от него хочет хозяин. Гочи хлестнул коня еще раз. Конь отбежал, обернулся, посмотрел на хозяина, но того уж не было видно.
Гочи Мухасдзе в это время уже поднимался по лестнице горящего дворца на верхний этаж. Конь покружился около крыльца и, позванивая пустыми стременами, с громким тревожным ржаньем помчался по улицам, на которых становилось все жарче и жарче.
Гочи открыл окно. Солнце садилось за гору. В надвигавшихся сумерках все ярче становились розовые клубы пожаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140