– Поди сюда! – грозно окликнул его Хасан. Казак не понял, что зовут его, и стал карабкаться дальше. Хасан окликнул еще раз, и казак приволокся к участку.
– Фамилия?
– Чертков.
– Ступай, куда шел.
– Зачем отпустил? – разозлился Махмуд.
– Это двоюродный брат есаула Черткова, не видишь, что ли?
– Ну и что?
– Кричать будет.
– Кричать будет всякий. Дураков нет.
– Шевелихин спросит, почему кричит.
– А ты найди такого, чтобы не кричал. Деньги за что берешь?
– Некогда искать. Шевелихина жду. Сам найди и приведи такого, чтобы не кричал, да побыстрей, – Хасан протянул руку к деньгам.
– И человека самому привести, и двадцать пять рублей тебе, кабану, – запрашиваешь, как министр. Настроение у Хасана явно упало.
– Черт с тобой, бери и гони червонец сдачи! – приказал Махмуд. – Да поживее.
Без всякой охоты Хасан достал золотой.
– Давай веди кого-нибудь, – сказал он вяло и поплелся в участок.
– Погоди,– закричал ему вслед Махмуд.
– Ну?
– Сам пойду.
Хасан рта не успел раскрыть, Махмуд взял его под руку, и они скрылись в участке.
Я вылез из засады. Ждал недолго. На крыльце участка появился Лука. Он подозвал меня, расспросил обо всем подробно, щелкнул по носу и отправился в сторону базара.
Я завернул во двор участка и, подтянувшись, заглянул в окно. Махмуд расположился на той лавке, где только что сидел Лука. Хасан-городовой, сидя за столом, листал толстую тетрадь. Трое полицейских клевали носами, держа на коленях по растрепанной книге.
Едва послышался шум шевелихинского фаэтона, как Хасан вскочил и несколькими тумаками растолкал заснувших полицейских. Махмуд лег на лавку, спиной к дверям, и прикинулся спящим. Полицейские одернули мундиры, подкрутили усы и, снова усевшись на лавку, с заметным усердием уставились в свои книги.
Фаэтон остановился у полицейского участка, откормленные на казенном овсе лошади разгоряченно били копытом. Слышно было, как полицмейстер спрыгнул на мостовую, и вслед за этим из раскрытых дверей участка раздалось зычное «сми-рна-а-а». Хасан-городовой вытянулся перед вошедшим Шевелихиным и, откозыряв, заорал: «Вольно!»
– Как дела, орлы? – Шевелихин повернулся к заспанным полицейским.
У «орлов» носы были по фунту, красные и пухлые. В один голос они доложили, что служат царю и отечеству. Полицмейстер поинтересовался, что они читают, и, выяснив, что его подчиненные в свободное время читают Евангелие, высказал одобрение и даже устроил на скорую руку экзамен. Первый полицейский промямлил его благородию – «не убий», второй – «не прелюбодействуй», третий – «возлюби ближнего своего»... Пока Шевелихин был поглощен экзаменом, Маруда, проскользнувший вслед за ним, пытался разглядеть через раскрытые двери того, что лежал на лавке, но их благородие, потрясенный образованностью своих полицейских, раскачивался из стороны в сторону и мешал. Завершив экзамен, он направился в комнату, где лежал Махмуд. Хасан и Маруда последовали за ним. Свой вопрошающий взгляд полицмейстер обратил наконец на Маруду, и тот ткнул пальцем в спящего Махмуда. «Встать!» – рявкнул его благородие столь громко, что портрет императора, висевший на стене, дрогнул и чуть не сорвался. Махмуд сладко потянулся, лениво повернулся на другой бок, поглядел на стоявших перед ним и с трудом заставил себя подняться.
– Салам, ваше благородие!
– Мосье Жамбеков!.. – Изумленного Шевелихина внезапно одолел приступ смеха.
Он смеялся долго и зычно.
Хасан-городовой подобострастно улыбался, но ухо держал востро, понимая, что одним начальственным смехом здесь не обойдется. Остолбеневший Маруда рта открыть не мог. Только Махмуд был безмятежен, и тени беспокойства незаметно было в нем.
Шевелихин оборвал смех и уставился на моего хозяина. На полицейский участок сошла тишина.
– Это не он... – выдавил из себя Маруда.
– Не он, говоришь?.. – И новый раскат полицейского смеха. – Мосье Жамбеков, почему вы здесь? – навеселившись всласть, спросил он наконец Махмуда.
– Вот эта скотина,– Махмуд, не глядя, кивнул на Хасана, – с тремя такими же скотами ворвался в заведение Папчука и арестовал меня.
– На каком основании? – От былого веселья не осталось и следа.
Хасан быстро пришел в себя.
– На основании доноса этого болвана! —Хасан глядел прямо на Маруду. – Он заявил, что двух бараков, которые вчера пропали у кабардинцев, увел Махмуд... Арестовывай, говорит, не сомневайся, я сейчас, пообещал, приведу свидетелей.
На другой день шапочник Гедеван божился, что звон затрещины, которую полицмейстер отвесил городовому, слышали в его мастерской.
Маруда на всякий случай перебрался поближе к дверям.
– Ваше благородие! – тут уж вскипел Махмуд. – Это оскорбительно! Обвинять меня в краже двух овец... двух жалких ягнят! Вам ли не знать... В Армавире пропал тендер паровоза, в Баку исчез караван верблюдов с грузом... Но двух баранов! Ай-ай-ай! Какое унижение! Какой стыд!
– Да, ваше благородие, двух! – упорствовал Хасан.
– Что двух?
– Двух баранов,– так он мне сказал. – Хасан был столь искренен, что во мне шевельнулась жалость. – Храни господь нашего государя императора! – Шевелихин всем корпусом повернулся к портрету царя. – Как править государю, когда его подданные такие болваны? Каково править этой швалью? Отец ты наш многострадальный.
В скорбной позе Хасана-городового было сейчас столько благоговения и участия, что мне почудилось, я вижу слезы.
– Довольно. – Шевелихин вернулся к делу и протянул ладонь к Маруде.
Мой хозяин положил па нее увесистую пачку ассигнаций. Пять целковых, которые он мне обещал, тоже были в этой пачке.
– Ваше благородие,– напомнил о себе Махмуд,– этот мерзавец еще и оштрафовал меня на двадцать пять рублей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50