Его присутствие не удивило меня, так как уже три дня, как он жил в Тифлисе, хотя и не давал нам о том знать. Это было нечто иное, чем пренебрежение, мне выказываемое. Я же о его приезде знал из сообщений агентуры. В ту пору в Закавказье не происходило ничего примечательного, что могло потребовать визита столь важной особы. Поэтому приезд полковника Сахнова инкогнито возбудил мой интерес. Разница наших положений в служебной иерархии не была особенно значительной и для меня существенной. К тому же, был он личностью весьма легковесной. Мне не раз доводилось убеждаться в ограниченности его ума. Высокое положение, им занимаемое, объяснялось тем, что крестнику великого князя прощалось все. В довершение скажу: когда впоследствии Сахнов подал в отставку, его место занял Мушни Зарандиа. Деятельность Зарандиа в Петербурге началась с этой должности.
От меня не ускользнуло, что серьезность, с какой держался наместник, была напускной. Таинственность, с какой держался Сахноз, могла вызвать лишь улыбку. Не было сомнения, что наместник и полковник намеревались провести совещание особой важности. Чтобы завладеть моим вниманием, вряд ли следовало разыгрывать подобную комедию. По всей видимости, она предназначалась Зарандиа. Но, на свою беду, авторы фарса не сознавали, с кем имеют дело. Я лишь однажды взглянул на Зарандиа и удостоверился, что он понимает все. Он уже знал, куда направить ход событий. Направить – говорю я, ибо не припомню ни одного предприятия, где дела, его волнующие, получили иной ход, чем тот, которого желал сам Зарандиа. Во мне шевельнулась жалость к наместнику и Сахнову, и собственное добросердечие обрадовало меня: ведь снисхождение к глупцу – первейший знак добродетели. На душе у меня стало светлее, хотя, в противность всем правилам, наместник не уведомил меня предварительно о делах, которыми нам предстояло заниматься, и, даже входя к нему, я не знал, о чем пойдет речь. Чтобы дать представление о моем состоянии, скажу, что мною владело беззаботное любопытство и предвкушение забавы.
Мы обменялись любезностями и светскими новостями петербургского и тифлисского происхождения, прежде чем наместник предложил начать, попросив Сахнова предводительствовать в нашем небольшом собрании.
– В каком родстве находитесь вы с преступником Туташхиа? – сразу же спросил полковник у Зарандиа.
Такого начала не ожидал даже я. Зарандиа был явно обрадован глупостью вопрошавшего.
– Его мать и мой отец – родные сестра и брат,– спокойно ответил он.– И он, и я выросли в семье моего отца. Дата Туташхиа и его сестра Эле остались сиротами еще в раннем детстве. И хотя я и Дата Туташхиа росли как родные братья, должен уведомить вас, что с тех пор, как Дата Туташхиа ушел в абраги, я с ним не виделся ни разу и не увижу его, если этого не потребует мой служебный долг.
Второй вопрос, который должен был задать человек такого убогого ума, как Сахнов,– в каких отношениях были в ту пору Зарандиа и его двоюродный брат, ушедший в абраги. Но Зарандиа успел предотвратить вопрос, еще только подготовляемый. Глядя на Сахнова, можно было подумать, будто он собирался сесть, и в это время за его спиной убрали стул. Подобным образом несколько раз и в другом положении Зарандиа поступил и со мной. Он объяснил это желанием сберечь время, на самом же деле стремился внести путаницу в мысли противника. Сейчас, в беседе с Сахновым, это удалось ему совершенно. Полковник долгое время пребывал в растерянности, но, придя в себя и заглянув в лежащий перед ним листок, спросил:
– Правда или нет, что братья арестованного вами еврея-контрабандиста поднесли вашей жене бриллиантовые серьги в пять тысяч рублей ценой?
– Совершенная истина! – Зарандиа раскрыл портфель и принялся рыться в нем.
Сахнов повеселел, взглянул на наместника, укоризненно – на меня и, обернувшись к Зарандиа, собрался было еще спросить... но не успел. Зарандиа протянул ему извлеченную из портфеля бумагу.
– Ту операцию мы осуществили в мае,– сказал он..– Во время следствия – это был уже сентябрь – братья еврея-контрабандиста предложили мне взятку. Предложение было сделано в такой форме и в такой обстановке, что изобличить их в злокозненности было невозможно. Заставить их предложить мне взятку более откровенно – значило бы поставить себя в положение виновного. Единственная возможность, которая оставалась у меня,– это обнадежить их, сказав, что их брат за незначительностью обвинения довольствуется, по счастью, двумя годами тюрьмы. С этим я и отпустил их на все четыре стороны. Три дня спустя, все тогда же, в сентябре, у моей жены, оказались серьги, о которых говорилось столь невнятно. Я узнал об этом через неделю, а спустя еще несколько дней – третьего октября – нотариус в Кутаиси составил и заверил вот этот документ.
Документ уже перекочевал от Сахнова и наместника ко мне. Кутаисский нотариус заверял факт возвращения серег евреям.
Я рассмеялся. Наместник пригубил стакан с водой и тихо сказал Сахнову:
– Je vous assure qu'il еest un vrai diable! [Уверяю вас, он истинный дьявол! (лат .)]
Зарандиа сам знал, кто он и чего стоит. В поручительстве наместника ему нужды не было.
– Господин Зарандиа, я надеюсь, вас не задела происшедшая в нашей беседе неловкость, которая была лишь неизбежной формальностью? – спросил наместник.
– Несомненно! – откликнулся Зарандиа, и в кабинете наступило молчание.
Наместник взглянул на Сахнова раз, другой – словно хотел спросить, почему же молчит господин полковник. Сахнов перебирал бумаги, явно желая показать: вот кончу, и пойдем дальше. Мушни Зарандиа излучал довольство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72