Мне стало казаться, что и Бечуни Пертиа кичилась близостью с Датой Туташхиа. Это раздражало меня в ней и в то же время – я сама не признавалась себе – разжигало мой интерес к Дате Туташхиа. Однажды я чуть не выдала себя – так захотелось мне попросить Бечуни Пертиа, чтобы она показала мне своего возлюбленного. Я сумела взять себя в руки – ведь я женщина! В другой раз Бечуни сама сказала мне: «Чует сердце, сегодня ночью придет Дата... Хочешь, покажу?» Странно, но ее слова были мне неприятны. Я поняла, вся прелесть встречи с Датой Туташхиа была в ее недозволенности. А дозволенная– она была не нужна мне.
Стояла ранняя осень, и было тепло. Я отворила окно и, потушив лампу, прилегла не раздеваясь. Мне не спалось.
Давно уже пробило полночь, когда я услышала скрип половиц на балконе, и мимо моих окон промелькнула темь, скользнувшая к окнам Бечуни. Я вся обратилась в слух. Еще минута, и в ночной тиши я различила прерывистый шепот.
Я лежала, усилием воли заставляя себя не встать, не выйти на балкон, не подкрасться к окнам Бечуни... В четыре часа утра я открыла глаза, переступив через подоконник, вышла на балкон и замерла под окном Бечуни. Там было темно. Прислушалась– шептались по-мегрельски. От стыда я покрылась потом. Я уличила себя в двойном преступлении: я скрывала от всех знание мегрельского, а любовники шептались бог знает о чем, и я была шпионкой без совести и чести. Ноги тащили меня обратно, но неведомая сила меня удержала. Я прильнула к стене, впитывала звуки чужой любви, которых мой слух не знал, и мне казалось, они – мои. Потом все стихло, и мне показалось, что я в пустыне и погибаю от жажды, мне дали воды... первый глоток —и кружку вышибают из рук. Я едва не закричала. Ноги подкашивались. Меня охватила злоба, я не помнила себя – в жизни со мной такого не бывало. В моем воображении сложилась картина... я видела как наяву... я отхожу от окна, перелезаю через перила балкона, бегу к старосте, бужу его... говорю, что Туташхиа здесь... у своей любовницы... полиция, дом окружен...
Из окна опять потекли звуки: «Когда тебя нет, бога молю, чтоб пришел. А придешь – и бога нет, и не нужен никто... Побудем вместе – и вот он, бог... мне так страшно, так страшно, Датуна, Датуниа мой...»
Я не лгу, меня и правда тянуло бежать к старосте. Совесть не пустила... Как раз это и ведено было мне делать. Оттого и не побежала...
Разговор за окном бежал уже в другую сторону. В голове у меня все смешалось, я слушала и не слышала. О чем они говорили– дошло до меня много позже, когда бог весть в который раз перебирала в памяти события той ночи.
– Не то говоришь, Бечуни.
– Не хочешь, чтоб он любил тебя?
– Хочу. Какой отец не хочет, чтоб сын любил его?.. Но для пего лучше – не знать и не любить.
– Правду скрывать?
– Такая правда ему ни к чему. Узнает, что незаконнорожденный,– озлобится.
– Незаконнорожденный?.. У Гудуны другого отца нет. Ты его отец!
– Закон это закон, Бечуниа. Станет большим, узнает, нто родился от невенчанных, и затаит злобу, хитрым сделается, коварным.
– Мудришь ты что-то...
– Ты подумай, Бечуни! Полюбит он меня, а меня убьют или в Сибирь загонят... Что с ним будет? Изведется, зло начнет копить, а злой человек убог. Он хуже мертвеца. Мертвецу дела до живых нет.
– Ребенку нужен отец. Надо же ему любить кого-то?
– Надо. Ты и научи его. Пусть горы любит, землю свою, людей, мать... могилу отца... Чтобы добро любил! Я много об этом думал, Бечуни. Чье имя носит, чьим сыном народ его считает, пусть в том и видит отца. Так будет лучше... Не плачь, глупенькая моя... Не изводись... И не говори никому, а то .начальство прознает... Не скажешь, Бечуниа?.. Не скажешь? Обещай...
Она всхлипнула.
– Как скажешь, так и сделаю. Пусть все остается, как было.
– Бечуниа, поклянись!
– Клянусь жизнью моего Гудуны! Клянусь жизнью моего Даты!
И опять поцелуи... и любовь. Больше выдержать я не могла и бросилась к себе в комнату.
Когда я пришла в себя, меня стал одолевать вопрос: что привело меня к окну – любопытство или что-то еще?
На другой день пришла хозяйка, посидела, помолчала и спросила, слышно ли было, как приходил ночью Дата.
– Слышно.
– Почему не зашла?
– Неудобно, Бечуни! – Я чуть было не призналась ей во всем, но удержалась.– Неловко... я постеснялась.
Если между нами и была искренность, то сейчас она и вовсе исчезла. А что было делать? Ответь я иначе – вышло б еще хуже.
– Ночь... Темно. Как я могла его разглядеть?
Но с другой стороны, где еще я могла его увидеть? Да я вообще его не увидела б больше... никогда! Сердце у меня оборвалось.
Бечуни смотрела на меня в упор, и я почувствовала, как билась ее мысль: «Скрываешь от меня? Но почему?»
Меня знобило, и я накинула шаль, но все равно не могла согреться. Закрыла окно – озноб не проходил.
– Пойду, госпожа Тико,– поднялась вдова. – Уже поздно.
С этого дня моя хозяйка все реже навещала меня. Из ревности.
...Уже кончалась зима. В тех местах снег почти не выпадает, но и дождей в ту зиму было мало. Ветер с моря приносил сырость, и она пронизывала до костей. У меня все время горел камин.
Однажды ночью я услышала осторожные шаги Даты Туташхиа. Он прошел садом и бросил камушек в окно Бечуни. Тихо скрипнула дверь, и все смолкло.
В соседней комнате у меня горела приспущенная лампа, сквозь занавесь, которая разделяла комнаты, проникал тусклый свет и рассеивался в спальне.
Вскоре возле дома послышался шум. Я выглянула в окно. По двору и за забором метались тени. На половине Бечуни снова скрипнула дверь, и в коридоре я услышала шаги. Не оставалось сомнения: дом окружен, и Туташхиа ищет место, где укрыться. Либо незаметную лазейку, чтобы уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64