Но усилием воли заставляю себя перевести оптический прицел влево: в огромной воронке – группа гитлеровцев. Они озираются вокруг. Я рассматриваю каждого… Увы, и тут нет ни одного офицера. Цели не самые важные. Подожду. Впрочем, если кто из солдат вздумает подняться, патрон и на него придется израсходовать.
Раздается взрыв. Это с тыльной стороны в наш дом стреляет фашистский танк. Сквозь облако пыли вижу распластавшегося на полу бойца. Осколком у него разворочен живот. Комбат Алексей Максимович Орешкин осторожно накрывает его полушубком. Умный у нас командир! Я верю в него.
Лейтенант Туз, пристроившись на верху разрушенной стены, стреляет из автомата короткими очередями. Чердак дома горит. Вот лейтенант сбегает вниз, отыскивает меня:
– Добей негодяя… Автомат заело.
Оказывается, один из гитлеровцев пробирался вдоль улицы, подталкивая впереди себя женщину. Лейтенант ранил его. Но тот, раненный, пополз к подвальчику соседнего дома, рассчитывая там укрыться. Мой выстрел прикончил изувера.
Кольцо окружения сжималось плотнее. Противник понял, что у нас иссякли патроны, и начал действовать смелее. Из-за поворота, с улицы Энгельса, показывается танк. Он останавливается напротив нашего дома. К танку бегут, выбравшись из укрытий, гитлеровцы. Они стучат прикладами автоматов по броне, что-то кричат, указывая в нашу сторону.
Мы с тревогой наблюдаем. Ведь достаточно двух-трех выстрелов из танка – и мы окажемся под обломками здания. И действительно, танк не спеша начинает разворачивать башню. Сейчас грохнет выстрел. Но что это? Открывается люк и из него высовывается голова танкиста. Он что-то спрашивает у солдат.
– Снайпер! – шепчет подошедший ко мне комбат. – Уничтожь его.
Прижимаюсь к прикладу, стреляю. Гитлеровец повисает на краю люка.
Комбат трясет меня за плечо:
– Так держать!
Тем временем танк делает резкий поворот. С какой же целью? Чтобы занять более выгодную позицию для стрельбы? Но машина разворачивается на 180 градусов и покидает улицу. Мы недоумеваем: неужели иссякли боеприпасы в танке? Или его экипаж, понеся потери, оказался деморализованным? Так или иначе, танк исчез. А без его поддержки гитлеровские солдаты не отважились штурмовать наш дом. Они тоже ушли в сторону вокзала, откуда доносился грохот боя.
Наступил вечер, а потом и ночь. Во дворе дома собрались командиры. Они советовались, каким путем выходить из окружения. Конечно, прямой смысл пробиваться к вокзалу, где ведут бой основные силы бригады. Но противник, по данным разведки, имеет на этом направлении плотные боевые порядки. У нас же нет самого необходимого – патронов.
– Как только луна скроется, – объявил нам комбат, – будем пробиваться в сторону Батайска.
Лейтенант Маноцков дает последние указания: он возглавляет ударную группу.
В четвертом часу ночи мы выходим из дома. В головном дозоре – лейтенант Лущенков, сержанты Павлюков, Кошеваров и я. Лущенков – ростовчанин. Где-то в метрах четырехстах – его родной дом. Места лейтенанту знакомы, и он уверенно шагает во тьме. Глухими переулками и пустырями пробираемся в направлении железнодорожного моста. До Дона остается идти немного. Но на его берегу должны быть немцы. Осторожности ради ползем.
Поскрипывает под локтями снег. Раньше, гуляя зимними вечерами по родной станице, я любил скрип снега. Сейчас же ненавижу его.
– Скоро мост, – полушепотом говорит Лущенков, – спустимся вниз и по льду перейдем Дон.
Подходит комбат. Сгрудившись, мы молча с чувством тревоги глядим на арки железнодорожного моста. Прорвемся или нет?
– Хальт! – слышится справа.
– За мной! – командует старший лейтенант Алексей Орешкин и первым прыгает с обрыва под мост.
Я проваливаюсь в полынью. Едва вылезаю, опираясь о лед винтовкой. Затем бегу, прижимая к груди «снайперку» – она и тут мне подмога! Но вот бьет вражеский пулемет. Я на бегу отгибаю ушки последней лимонки, зубами срываю кольцо и бросаю гранату туда, где вспыхивает огонь пулемета. Раздается взрыв. Но пулемет снова строчит. Или это второй? Ненароком замечаю, как по пулемету расстреливает из автомата последние патроны лейтенант Туз. Я опять проваливаюсь в полынью. Нервное возбуждение придает силы. Хотя и с трудом, но выбираюсь на лед. Берег!
Путь преграждают проволочные заграждения на сваренных рельсах. Пробую одолеть с ходу. Прыгаю и застреваю в проклятых колючках. С яростью дергаю руками, ногами.
– Помогите! – кричу изо всех сил.
Подбегает лейтенант Туз. Он снимает с себя полушубок и, бросив его на проволоку, перекатывается на другую сторону.
– Товарищ лейтенант…
Совсем рядом хлопают разрывные пули. В небо взлетают осветительные ракеты, рисуя на снегу страшно уродливые тени. Все ближе слышатся крики фашистов.
– Держись, снайпер! – слышу над собой голос командира. Высокий и сильный, Туз берет меня за воротник шинели и так дергает к себе, что мы оба кубарем летим в снег.
– За мной!
В душе я ликовал. Куда девался страх? На смену ему пришло другое, более сильное чувство – желание отблагодарить лейтенанта: «И я готов спасти тебя, командир!»
Мы перебрались через насыпь железнодорожного полотна и скрылись в камышах.
На окраине Батайска отыскали свой обоз. Нас сытно накормили, проводили на отдых в жилой дом. Заснул я крепко-крепко, укрывшись с головой шинелью. И хотя говорят, что уставший человек спит без сновидений, мне снился сон: фашисты продолжали лезть на обороняемый нами дом, а я стрелял в них, не испытывая ни страха, ни жалости.
Просыпаюсь от легкого стука в дверь. Приподнимаю шинель и вижу: в дверях стоят три пожилых бойца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30