Пьетро часто видел, как они сидели на крышах своих домов, распустив длинные волосы, покрытые разными снадобьями, изготовляемыми для них сарацинами или греками, ибо из всех лекарей эти считались самыми искусными в фармакологии – солнце должно было способствовать обесцвечиванию волос. При этом дамы тщетно пытались укрыть от загара свою золотистую от природы кожу. Какие только смеси из кобыльего молока и растертых бобов ни накладывали они на свои лица, достигая только одного результата – сероватого оттенка кожи. А красный цвет волос, придаваемый хной, и грязно-золотой, достигаемый другими средствами, выглядели отвратительно, особенно когда волосы отрастали и становились видны черные корни.
И все равно Пьетро, хоть и был еще совсем зеленым юнцом, от души любовался дамами, ибо в те времена поклонение женщине стало почти религией. Он с нетерпением ждал того дня, когда сможет повесить платочек или чулок дамы на свое копье и бросить кому-то вызов на состязание в ее честь. Ему доставляло огромное удовольствие разглядывать женские силуэты сквозь занавески паланкинов, дам, закутанных в элегантные накидки из шелка, расшитого золотом, под тонкими вуалями, пахнущих благовониями, в золоченых туфельках, с ногтями, выкрашенными в розовый цвет, и с начерненными бровями.
Пьетро любил Палермо. Какой он блистательный, замечательный город. Он лежит на изогнутом берегу, как бриллиант, упавший из Рая, окруженный бесплодными холмами, прикрытый с севера горной цепью Монте Пеллегрино; город, где великолепные зеленые сады Конча д'Оро смыкаются с бесконечной синевой бухты. Вокруг города и в самом городе апельсиновые и лимонные деревья источали аромат, разносимый ветерком, пальмы шелестели ветвями, каменные сосны высились в гордом одиночестве. Сады полнились цветущими фруктовыми деревьями, а когда мальчик выехал за пределы города, перед ним запестрели поля, покрытые белыми цветами миндальные деревья и серебристо-зеленые оливковые деревья. По берегам каналов и ручьев шелестел персидский тростник. К этим болотам и направлялся Пьетро, чтобы еще раз испытать своего сокола Цезаря.
Перезвон колокольчиков на сбруе его коня вспугнул болотных птиц, но на этот раз это были не цапли, а утки, взлетевшие как стрелы из арбалета, так что они стали косяком черных точек раньше, чем Пьетро успел снять капюшончик с головы Цезаря и выпустить его в воздух. Цезарь взлетел выше уток и завернул их от бухты к земле, но они пронеслись над головой Пьетро так стремительно, что он услышал только хлопанье крыльев и увидел, как Цезарь сложил крылья и кинулся вниз, как кара Господня.
Однако снова сокол не взмыл в воздух и Пьетро выругался так, что у любого монаха волосы встали бы дыбом. Потом он поскакал в лес разыскивать сокола. Уже начало темнеть, когда он наконец нашел его, и то скорее по звуку, а не увидел. Цезарь вонзил свои когти так глубоко в толстую крякву, что не мог их вытащить, а кряква оказалась слишком тяжелой, чтобы взлететь с ней. Пьетро рассмеялся и спешился. Он нагнулся, чтобы взять сокола, но услышал свистящий звук и на расстоянии нескольких дюймов от его протянутой руки в землю вонзилась, дрожа, тяжелая стрела, с какой охотятся на кабанов.
Мальчик выпрямился и вытащил из ножен кинжал. Никто не появлялся. Пьетро стоял не двигаясь. Он глянул на кинжал в своей руке. Такой маленький клинок. А человек, который мог послать стрелу с такой силой, должен быть силачом. Пьетро вздрогнул. Он не был трусом, но был довольно мал для своих лет и не отличался богатырской силой. Пьетро подумал о том, чтобы вскочить на коня и ускакать, но он этого не сделал. Было что-то постыдное в бегстве. Кроме того, в этих густых кустах Адаба не может быстро скакать. Если кто-то захочет убить его, то успеет метнуть копье или выстрелить из арбалета ему в спину раньше, чем он двинется…
Пьетро сделал единственно возможное в этих обстоятельствах. Он вырвал из земли тяжелую стрелу и двинулся с ней сквозь кусты. Он боялся, весь дрожал. Но шел вперед. Он не знал, что это само по себе уже и есть проявление отваги.
Он увидел сначала мальчика, потом кабана. Мальчик был его возраста, ниже его ростом, но шире и крепче. У него были золотые волосы и загорелое лицо, на котором не было и тени страха, хотя он стоял всего лишь с кинжалом в руке, ожидая атаки самого страшного из зверей.
– Дурак! – закричал Пьетро. – Задница ты, чего ради ты пустил стрелу?
– Он не повернул бы, – спокойно ответил мальчик. – Это был единственный способ остановить его. А теперь брось ее мне, чтобы я мог убить его.
И тогда Пьетро сделал самое глупое, что мог. Вместо того чтобы бросить стрелу мальчику, он поднял ветку и бросил ее так, что она сильно ударила кабана в заросший шерстью бок. Животное развернулось, его маленькие злые глазки горели как угли на черной морде. Пьетро видел, как кабан взрыл копытами землю и метнулся, прижимаясь к земле, молния, выпущенная богом смерти, черная, огромная звериная масса с загнутыми клыками, с пеной, слетающей с пасти. Пьетро полуприсел, держа стрелу прямо перед собой, на уровне кабана, кровь стучала у него в ушах, он шептал Аве Мария и Патер Ностер, пока кабан не оказался над ним. Под тяжестью кабана Пьетро свалился в кусты, а зверь, чуть свернув влево, проскочил мимо него, вырвав стрелу у него из рук.
Пьетро услышал, как взвизгнул кабан, – страшный, высокий, воющий звук. Потом мальчик, которого он спас, помог ему подняться и стал стряхивать с его богатой одежды листья и сломанные ветки.
– А кабан? – прошептал Пьетро.
– Замечательный удар, – ухмыльнулся мальчик. – Кабан мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137