– спросил Пьетро.
– Браки заключаются на небесах, не так ли? Все, кроме нашего. Наш брак, мой господин, заключен в самой глубине ада!
– Элайн, – сказал Пьетро, – я не писал императору. Поверьте мне. Я каждую ночь молился, чтобы он не вмешался.
– Откуда же он узнал?
– Около года назад он приказал мне жениться. Я просил его дать мне время, зная его нетерпеливость мне становилось тошно от одной мысли, что мой господин Фридрих просто выберет какую-нибудь незнакомую мне девушку и скажет: “Пьетро, получай свою невесту!” И я рассказал ему о вас – что с юности мечтал о вас. Я просил его разрешить мне повидать вас – предпочитая жениться на женщине, которую я могу полюбить, о которой храню нежные воспоминания – чем на какой-нибудь незнакомке…
Элайн замолчала.
– Пожалуйста, – прошептал Пьетро, – разве это нельзя понять? Разве такой путь не оказывал вам честь?
Элайн перестала плакать. Теперь она лежала спокойно.
– Почему? – прошептала она. – Почему Его Величество хочет, чтобы вы женились?
– Потому, – грустно сказал Пьетро, – что Фридрих и я родились в один и тот же день и в одном н том же месте. Наши жизни связаны с самого детства. Было множество странных параллелей между событиями его жизни и моей. Император, как человек суеверный, верит в то, что эти параллели должны сохраняться. У него есть сыновья – у меня их нет. Он боится за безопасность своих сыновей, пока я тоже не подчинюсь велению наших общих звезд…
Элайн неожиданно рассмеялась.
– Однако, – сказала она, – осуществление этих параллелей по его приказу невозможно. Во всяком случае, что касается меня…
Пьетро в темноте уставился на нее.
– Вы, господин, никогда не будете иметь сыновей от меня. Отправляйтесь к вашим служанкам и просите их родить вам сыновей той же подлой крови, как кровь их отца! Но если вы когда-нибудь притронетесь ко мне с вожделением, я убью вас. Если мне это не удастся, я убью себя – потому что, видит Бог, никогда я не рожу ребенка свинской крестьянской крови!
Пьетро ощутил, как маленькие язычки пламени раздражения начинают бегать по его жилам. Его лицу стало жарко. Он поднял руку и раздвинул занавеси, чтобы увидеть ее Раздражение в его крови стихло. Потом кровь вновь забурлила. Но не от гнева, не от злости.
Служанки согласно обычаю сняли с нее шелковый халат, когда она легла в постель. Его слуги сделали то же самое и с ним.
Она не пыталась укрыть себя чем-нибудь от его взора. Она насмешливо смотрела на него.
– А как, – хрипло спросил Пьетро, вставая, весь напряженный, – госпожа собирается воспротивиться мне?
– С помощью вот этого, – сказала она и вытащила из-под подушки сарацинский клинок.
Пьетро уставился на кинжал.
Потом отвел глаза. Он сидел неподвижно, глядя на горевшие на стенах факелы.
– Мой господин, – насмешливо сказала она, – храбрый и благородный рыцарь. Конечно, он не испугается маленького клинка в слабой женской руке?
Он почувствовал, как напряглись его мышцы, как замерла кровь, как остановилось дыхание. Когда он повернулся, рывок его оказался невероятно быстрым.
Она вскрикнула, всего один раз. Руки, схватившие ее запястья, прижавшие ее к постели, были гибкими, ласковыми. Но твердыми.
Она посмотрела ему в глаза.
– Есть ли разница, – прошептала она, – между браком и изнасилованием?
Пьетро ей не ответил. Он склонялся над ней, медленно.
Ее голова моталась как у безумной. Налево, направо, в ярком облаке ее волос.
Но он нашел ее рот.
Рот был холодным как лед.
Но в нем проснулось желание. Он хотел ее.
Он целовал ее рот, ласкал своими губами. Медленно, нежно. Зная, что ее ненависть к нему чиста и ничем не затемнена. Но помня, что она женщина, которую любили. Которая любила. Что тело такой женщины знает, что такое телесный голод. Все помнит. Лед был тонким. Память разогревала кровь.
И все-таки она оттаивала так стремительно, что он поразился.
Он почувствовал, как ее губы, словно лепестки какого-то экзотического цветка, раскрылись и вдруг прижались к его губам, ищущие, впитывающие, пока кровь в его венах уже не стучала, а взорвалась.
Он откинулся назад и освободил ее руки.
– У госпожи, – прошептал он, – все еще есть ее сарацинский кинжал.
Она лежала, глядя на него. Ее зрачки расширились так, что радужная оболочка стала почти не видна, – только узкий голубой ободок вокруг черноты. Ее рот окаменел.
– Будь ты проклят! – всхлипнула она. – Пусть все дьяволы ада растерзают твою душу!
Ее руки взметнулись и обхватили его голову. Он услышал далекий и слабый звук упавшего на пол кинжала.
Их брак, говорила Элайн, заключен в самой глубине ада. Она была права. Ему не потребовалось и двух месяцев, чтобы убедиться в этом.
Два месяца в полном молчании, когда он глядел на нее, сидящую напротив него за столом.
Ее вспышки приносили почти облегчение. С криком, руганью. Она осыпала его новыми оскорблениями каждый раз, когда срывалась. Самыми грязными, самыми непристойными. Он не мог себе представить, откуда она знает такие выражения. Из чьих уст она их слышала.
Одно дело – ненависть. Любовь – совсем другое.
Может быть, они близнецы, соединенные живой плотью.
На следующий день после их свадьбы он думал, что между ними ничего уже больше не будет, что если он пожелает ее, то утоление этого желания будет действительно походить на насилие. Перемена, которую он обнаружил на следующее утро, была совершенно неожиданной. Ошеломляющей.
Она уступила и ненавидела себя за это.
С меня хватит, думал он. У меня нет сил с ней бороться. Любой мой сын будет бастардом.
На следующую ночь он ушел в маленькую комнату и спал там. Или, вернее, пытался заснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137