Повсюду Пьетро задавали один и тот же вопрос:
– Когда приплывет император Фридрих? Будь он здесь, не прошло бы и месяца, как мы покончили бы со всем этим и отправились домой…
Пьетро ничего не мог им ответить. Он слышал, как Герман Залца говорил военачальникам, что император прибудет в августе…
Но это была ложь. Неважно, верил в нее Герман или нет, фактом оставалось то, что в обстановке, когда граф де Молис продолжал бунтовать, мятежные сарацины нападали с гор на Палермо, а предательства и интриги множились, как грибы, Фридрих не мог оставить Сицилию.
То, что должно быть сделано, следовало сделать без Фридриха. Но у Пьетро не хватало духа сказать им об этом. Он мог ответить только: “Надеюсь, что скоро…”
На следующий вечер приплыли морем из Акры Иоанн де Бриенн м сирийские властители, и таким образом приготовления были завершены.
Звезды висели низко над пальмами, ветер дул с моря. До Пьетро доносился шепот волн Нила, один из протоков которого пролегал в нескольких ярдах от его палатки. В воздухе царило спокойствие, ночное небо отливало такой синевой, какую он никогда и нигде не видел. Вокруг были деревья, трава, под ногами плодородная почва. Ничего похожего на пустыню, которую он ожидал увидеть. Если бы не верблюды, то пейзаж мало чем отличался бы от Сицилии.
Пьетро сидел неподвижно и любовался звездами. В палатке Уолдо и Рейнальдо уже храпели. Завтра войско выступит вверх по Нилу к Каиру. Пьетро еще раз примет участие в сражении. Он участвовал в стольких сражениях. Ему исполнилось двадцать шесть лет, а сражается он начиная с четырнадцати. Он устал от сражений. В каком-то смысле он чувствовал себя ужасно усталым, казалось, что жизнь кончилась. Всегда, когда он отправлялся воевать, он испытывал страх, а сегодня он не только не ощущал страха, он вообще ничего не ощущал. Его совершенно не волновало, что с ним случится.
Потом он вспомнил Элайн. И что-то в нем шевельнулось Он вспомнил ее лицо, искаженное гневом, ее голос когда она на него кричала, и совершенно неожиданно это перестало иметь значение. Он потерял Ио, и ничто не возместит эту потерю, но его воспоминания об Элайн были более свежими, более подробными. Он чувствовал, как слабеет его тело при воспоминании о ней. Если между ними и не было никакой духовной связи, все равно то, что происходило между ними, было прекрасно. Он обладал чисто итальянским восприятием женской плоти. Он понимал, что у Элайн редкий талант к любви – тонкий, совершенный и прекрасный.
Неожиданно его захватили подробности – ощущение ее прохладного тела в темноте, теплота ее рта, раскрывающегося под его поцелуями, весь ее облик, напоминающий мраморную статую, пробуждающуюся к жизни.
Вдруг ему стало холодно. Его начало трясти. Оцепенение ушло, и Пьетро охватила жажда жизни. Он испытывал страх, как бывало перед каждой битвой, в которой ему предстояло сражаться, и он был рад этому. В этом страхе было нечто успокаивающее. Это была первая естественная реакция со времени его женитьбы.
Засыпая, он все еще думал об Элайн.
На следующий день битва не состоялась. Они скакали по берегу Нила, и перед сумерками им встретился отряд сарацин с белым флагом перемирия. С ними был франк, как называли они всех европейцев, который служил им переводчиком. Пьетро распознал в этом человеке одного из многих венецианцев, чья торговля с мусульманами приносила такие доходы, что они противились каждому крестовому походу. Лицо этого человека не понравилось Пьетро.
Когда венецианец заговорил, Пьетро оборвал его и обратился непосредственно к эмиру, возглавлявшему отряд.
– О, ты, повелитель войска, – сказал Пьетро, – тень Бога на земле, обращайся к нам на твоем родном языке, потому что мне не нравится этот сын шайтана, которого ты привез с собой!
Кардинал Пелагиус в изумлении уставился на него. Многие сирийские владыки говорили по-арабски, некоторые даже превосходно, но мало кто из них мог разговаривать таким высоким стилем, как Пьетро. На беду короля Иерусалима и сирийских владык, они учились арабскому языку у слуг и рабов, перенимая от них искажения и отклонения от правил, управляющих этим самым богатым и изысканным языком на свете. И что самое плохое – они не знали формул вежливости.
– Давайте разобьем лагерь, – сказал кардинал, – а вы, молодой господин, будете нашим переводчиком, поскольку вы, по-видимому, владеете этим языком неверных.
Через час они сидели у огня.
Эмир произнес речь. Смысл ее был прост – Иерусалим пусть принадлежит Дамиетте. Когда Пьетро перевел эти слова, рыцари разразились приветственными криками. Те из них, кто уже годами жили в завоеванных христианами сирийских землях, знали, что победить сарацин не удастся никогда. Были среди них и такие, кто, как Пьетро, понимали, что крестовые походы – это последние атаки варваров, нападение более низкой цивилизации на гораздо более высокую во всех отношениях…
Однако воинственный кардинал вскочил, размахивая руками, и прорычал, что он, представитель наместника Христа, отказывается от любых компромиссов. Его гнев был столь неудержим, что Пьетро вынужден был несколько раз утихомиривать его, придавая его воинственным крикам при переводе на арабский более сглаженную форму.
Прощальная речь эмира была краткой и касалась самого главного: Победоносный Малик аль Камил, калиф Аллаха, великодушно предложил им избежать новых человеческих жертв. К сожалению, они не оставили ему, тени Аллаха на земле, иного выбора, кроме как сокрушить их…
– Вдовы будут плакать в гаремах Франкистам, сыновья будут расти без отцов и будут проклинать девяносто девятью священными именами Бога тех, кто оказался настолько глуп, что упорствовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137