А потом он привел Пьетро первый довод в защиту крестовых походов, который имел какой-то смысл.
– Пойми, – спокойно начал он, – я сражаюсь не против их добродетели, а против их заблуждений и их распространения. Церковь Божия, находящаяся в людских руках, совершает ошибки и грешит – хотя я уже вижу, что господин Симон с радостью сжег бы меня за эти слова. Но я здесь представитель Бога. Однако, дорогие господа, и все земные царства совершают ошибки гораздо более ужасные, более тяжкие, чем любые грехи, к которым церковь, к несчастью и невольно, бывает причастна. И тем не менее ни один человек не предлагает уничтожить правление королей!
Эти еретики, хотя их жизнь может быть безупречной, – в чем я сомневаюсь – не предлагают ничего взамен того, что они собираются разрушить, – взамен Божьей крепости, защищающей от человеческого насилия, от сползания общества в хаос и от несправедливости королей!
Есть у нас и недостойные священники, и утопающие в роскоши настоятели – это обычно младшие сыновья знатных господ, которые устраивают их в церковь, чтобы избавиться от них, – но в миру существуют и плохие короли, и жестокая знать, и тем не менее на них только ворчат. А эти люди готовы разрушить организацию, которая занимается обучением, помогает бедным, проявляет милосердие даже по отношению к евреям и сарацинам и ограничивает произвол богатых и власть имущих, заботится о вдовах и сиротах, – единственная организация на земле, которая без устали трудится во имя добра.
А что они предлагают взамен? Систему, запрещающую деторождение и проповедующую самоубийство. Систему, разрушающую инициативу развития ремесел, ибо она возводит в идеал бедность, систему, которая уничтожает таинство брака и сводит отношения мужчины и женщины к телесной похоти и появление детей к чистой случайности!
Так что, мессир Пьетро, катаризм – это абсурд, отравляющий простые умы. Против него мы должны сражаться!
– Благодарю вас, мой господин, – сказал Пьетро. – Вы прочистили мне мозги. Если бы только мы могли сражаться без жестокости – убивать, когда это необходимо, без медленных пыток. Я не верю, что Бог требует этого. Когда мы совершаем такое – мы становимся на одну доску с теми, кто порочит нашего Спасителя, украшает Его голову короной с рогами и прокалывает Его тело.
– Тебе, – сказал Симон, – следовало бы родиться девушкой. Сир Готье, вы никогда не сделаете из него рыцаря.
– Если стать рыцарем, – заметил Пьетро, – значит стать мясником, то я с радостью останусь оруженосцем!
– Следите за ним построже, Готье, – загремел Симон. – Порой он уж слишком меня раздражает!
– Не следует давать волю своему раздражению, – мягко заметил Уильям. – Юноша прав. А я иду спать. Утром нам понадобятся все наши силы…
Пьетро не мог заснуть. Всю ночь раздавались удары таранов о стены и скрип метательных машин. Он думал об умирающих людях. Это были тяжелые Думы. Дети. Старики. Женщины. Воины. Священнослужители. Камни, выбрасываемые метательными аппаратами, не знают различий.
Обстрел продолжался весь день без перерыва. Альбигойцы слишком устали, слишком обессилели, изголодались, а за ночь невыносимая жажда совсем подкосила их. Но не это решило их судьбу. Среди них было немало людей, которые, зная, что могут спасти свои жизни ценой отречения от ереси, готовы были обменять веру на жизнь. Жажда сохранить жизнь была очень сильной, и большинство не было готово умирать во имя абстрактной идея, ради убеждений.
Но их предводители и слышать не хотели о сдаче. Некоторые из них, вроде графа Фуа, совершили слишком много преступлений, чтобы сдаваться на верную смерть от пыток. Ночью они совершили последнюю вылазку.
И Симон де Монфор, этот Божий Молот, разбил их. Не без потерь. Больших, тяжелых потерь.
В пылу битвы Пьетро потерял Готье. После боя он отправился на его поиски. То, что он увидел во время этих поисков, запомнится ему на всю жизнь. Крестоносцы озверели из-за своих потерь. Еретиков, надеявшихся на пощаду после раскаяния в своих ошибках, постигло разочарование. Крестоносцы не щадили никого.

Пьетро обходил поле битвы в поисках Готье. Каждый раз, когда он натыкался на груду убитых лошадей и людей, в которой лежало по двадцать и более трупов, он руками разгребал эти кучи, вытаскивая воинов из-под их коней. Некоторые еще были живы и стонали, когда он освобождал их.
Это была очень трудная работа. Особенно потому, что было плохо видно. Темнело, и к тому же слезы застилали ему глаза. И все время мучили рвотные позывы.
Я никогда не привыкну к этому, думал он, никогда…
Сражение – другое дело. В пылу и азарте битвы он мог забыть свой страх Он даже начинал увлекаться схваткой. Но теперь, каждый раз, когда он видел, как один из крестоносцев во имя Господа Бога скакал, привязав за ноги к хвосту своего коня еще живого лангедокского рыцаря, Пьетро испытывал спазмы рвоты.
Или когда он слышал стук молотков по гвоздям, которыми приколачивали руки н ноги распинаемых вниз головой на оливковых деревьях. И еще – дикие вопли.
Крестоносцы разожгли в центре поля битвы огромный костер, и каждые несколько минут французские рыцари вдвоем, втроем притаскивали жителей Сент-Марселя, раскачивали их за руки и за ноги и швыряли в костер.
В городе творилось нечто еще худшее. Повсюду можно было видеть, как рыцари задирали у женщин подолы платьев, закручивали их вокруг головы, двое или трое держали ее, а остальные выстраивались в очередь.
Это происходило повсюду. В домах. На порогах домов. Посреди улицы. В соборе перед алтарем Господа.
Пьетро подумал о Туанетте.
Я клянусь перед лицом Бога, клянусь честью моей матери, что никогда не приму участия в этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137