– Тебе не нужно держать меня, любовь моя, – засмеялась Ио. – То, что она ударила меня, только подтверждает мои слова. Мне жаль тебя, Элайн. Я не стыжусь моей любви к Пьетро, в отличие от тебя с твоей интрижкой с Андреа. Вашему детскому флирту не хватает воли и чувства, чтобы перерасти в настоящий грех, уважаемый всеми людьми больше, чем простая прихоть…
Элайн задохнулась. Слова Ио больно ударили ее. Она повернулась и выбежала из комнаты.
– Пойдем, – вновь сказала Ио.
Но путь им преградил Руффио.
– Госпожа, – сказал он, – простите меня. Но я очень хочу умереть в собственной постели, от старости. Ваш муж через час сожжет этот постоялый двор, а мой труп будет прикован в центре этого погребального костра, если я соглашусь на… это… Бога ради, госпожа, забирайте вашего прекрасного и приятного рыцаря и уезжайте – куда угодно. Потому что я уже лишился половины всех моих сбережений только за то, что предоставил место для этого безумства…
– Руффио прав, Ио, – сказал Пьетро.
– Тогда уедем отсюда, – прошептала Ио.
Пьетро вышел вместе с ней и остановился в темноте, ожидая, когда конюх приведет его коня.
Но это продолжалось одно мгновение. Потому что она снова схватила его и прильнула всем телом к его телу, не просто губами к губам, а грудью, всем туловищем, бедрами, которые медленно двигались, так что, когда он услышал звук копыт своего коня и отстранился, кровь в его венах стучала бешеной барабанной дробью…
– К нашему месту, Пьетро. – Ее рот коснулся его уха. – Наше место – где поют соловьи и высятся тополя, помнишь? Там мы будем в безопасности. О, дорогой мой, дорогой мой, сколько времени с тех пор прошло!
Пьетро ничего не ответил. Не мог. Его мысли сталкивались в мозгу в сумасшедшем ритме. Вот оно. Не Ио – а это. Это уродливое. Эта страсть без нежности, эта обнаженность тела со всей своей отталкивающей откровенностью, и все это идет от ненависти, от мести Энцио, а не из любви ко мне. Любовь убила нежность, это – откровенность желания, и у меня нет выхода…
Я любил эту женщину. Тогда, в былое время, наше соединение было великолепным, естественным и правильным, ибо то, что мы обрели – любовь, наши мечты, музыка наших душ, оказалось сильнее отделенности наших тел, и не было уже двух любовников, было единение крови, дыхания, плоти, огня, духа, нечто новое, возникшее в мироздании…
Они быстро скакали в темноте. Луны не было видно, звезды спрятались за тучи. И тем не менее они нашли то место, которое искали. И когда Пьетро соскочил с коня, тучи рассеялись и над холмами показался тонкий полумесяц, и он смог разглядеть ее.
Он почувствовал, как сердце его разрывается. Это лицо, красивое, любимое лицо, каждую черточку которого он помнил, смотрело на него, и глаза были такими голодными, в них светилась не только физическая страсть, но нечто большее…
Жажда утешения, успокоения.
Он почувствовал, что готов заплакать. Что же сделали с ней такое, чтобы она стала такой? Что разрушило ее ясность, ее способность подчинять себе жизнь? Она изменилась. Она по-прежнему была красива, почти прекрасна. И все-таки она изменилась.
Потом ее рот прильнул к его губам. Где-то в его сознании рухнула некая преграда, отделявшая рациональную часть мозга.
Она разрывала своими пальцами его одежду, кожу. Они словно разрушили друг друга. До конца. Но это было не сладкое разрушение, как раньше. Это была сама смерть, страшная пытка, и в тот момент, когда жизнь готова была выплеснуться из него, оставив позади себя пустоту, граничащую с ночью, со смертью, он услышал ее стон. Один только стон. Страшный.
Он медленно возвращался к жизни. Его возвращали к жизни ее острые ноготки. Ему вернул дыхание ее рот, чуть сведенный судорогой и немного соленый. От слез. От крови.
Теперь на смену всему пришла нежность.
Они не утратили ее, во всяком случае, не совсем. Они заново обретали ее. Они могли теперь целовать друг друга нежными губами. И когда страсть вновь овладела ими, она была чистой.
В серых утренних сумерках они ехали обратно к Рецци. Они уже почти доскакали до развилки, от которой одна дорога ведет к Роккабланке, а другая – к Хеллемарку, когда Энцио со своими подручными напал на них.
Пьетро успел убить двух из них, прежде чем они схватили его. Он отчетливо понимал, что остался жив только потому, что Энцио приказал не убивать его. Это было бы слишком быстро. И слишком милосердно.
Энцио сидел на огромном коне, его белые зубы сверкали сквозь черноту бороды.
– Ты хорошо сражался, мессир Пьетро, – сказал он. – Я очень уважаю храбрых мужчин… – Он замолчал, улыбаясь. – И все-таки порой их постигает разочарование. Зачастую они умирают не так достойно, как сражались…
Пьетро не произнес ни слова.
– Отвезите его в замок, – весело сказал Энцио. – Но обращайтесь с ним деликатно. Мы должны беречь его здоровье.
Иоланта наконец обрела голос.
– Энцио, – произнесла она. – Бога ради… Не надо… Пожалуйста, Энцио… Я буду делать все, что ты скажешь отныне и до конца моей жизни… Энцио!
Энцио не ответил ей. Он двинул коня в ее сторону, улыбка, ставшая почти неотъемлемым выражением его лица, обнажила ровные белые зубы. Он не торопился. Он подъезжал к ней медленно. И не переставал улыбаться.
Пьетро видел, как Энцио занес свою руку в железной перчатке далеко за спину и потом ударил ее с такой силой, что звук удара прокатился как взрыв.
Ио была крупной женщиной. Но этот удар вышиб ее из седла, она упала лицом вниз, рыдая.
Энцио спешился. Он склонился над ней, одним коленом уперся в ее поясницу и запустил пальцы правой руки в ее волосы. Потом медленно ткнул ее лицом в грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137