Демир вдруг опомнился.
– А не пора ли нам ужинать?
– О господи, я совсем и позабыла! – воскликнула госпожа Рефия. – А что будем есть на ужин?
Все рассмеялись.
– Да сделай что-нибудь, неважно. Тут все свои.
Лёни вдруг стало как-то не по себе. Ему вспомнилось опять, что нет с ними человека, столь любимого всеми. Стало грустно.
Учитель, угадав его мысли, тронул за плечо.
– Не надо, сынок.
– Мои товарищи в тюрьме, когда узнали про Скэндера, горевали очень, – сказал Лёни. – Даже Хаки – всегда так владеет собой, а тут ходил как в воду опущенный, ни слова не говорил.
Лёни тяжело вздохнул. Шпреса глядела на него сквозь слезы, госпожа Рефия вытирала глаза концом своего фартука.
– Ах, Скэндер, мой сыночек, если бы и ты был сейчас тут со своей матерью…
– Перестань, жена! О будущем надо думать. Что ты теперь собираешься делать, Лёни?
– Не знаю, господин Демир. Товарищи предлагают остаться в Тиране. И работу уже нашли.
– Значит, уйдешь из деревни.
– А что мне там делать? Халупы нашей давно нет. Поеду повидаюсь с отцом, пережду там несколько дней. Боюсь, не стали бы меня разыскивать.
– Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.
– И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.
– Пожалуй.
– Оставайся тут, – предложила госпожа Рефия.
– Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.
– Насчет деревни ты прав, – сказал господин Демир. – Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.
У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.
– Когда отправляешься?
– Сегодня вечером.
– Нет, хоть сегодня побудь у нас, – запротестовала госпожа Рефия.
– Надо идти, – возразил Лёни.
– Налей рюмку Лёни, – сказал господин Демир.
Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.
– Не наливай, не надо больше.
– Только одну.
– А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, – рассказывала госпожа Рефия. – Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.
– Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, – сказал Лёни. – Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.
– Это так, – проговорил учитель.
– Ничего, и они сломают себе шею, – сказала госпожа Рефия.
– Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, – отозвалась Шпреса.
– А мы не собираемся сидеть сложа руки, – возразил Лёни. – Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина – это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов, Жители Северной Албании.

а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.
– Только, Лёни, действовать надо… с умом.
– Да уж иначе ничего не сделаешь.
Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.
– Я пойду с тобой, – попросил Вандё.
– Нет, оставайся здесь. Я вернусь.
– Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит – вы ничего не знаете.
Лёни засмеялся.
– Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.
Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.
– Ну, до свидания!
– Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, – сказал господин Демир.
– В любое время приходи, – добавила госпожа Рефия.
Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.
– До свидания!
– Погоди-ка. – Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.
Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.
– Бери, – сказал учитель, – тебе пригодится.
Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!
– Бери, Лёни, – повторил учитель. – А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, – для освобождения нашей родины.
– Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, – в борьбе за свободу Албании, – неожиданно для себя ответил Лёни.
Учитель крепко пожал ему руку и обнял.
Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.
Сколько раз, сидя в тюрьме, вспоминал он этот путь. Сколько раз видел его во сне! Вот и река! Он шел, не касаясь земли ногами, словно летел.
У разветвления дороги Лёни остановился. Вот эта колея выведет его к Роде – его родной деревне… Там был его дом… Его родной дом…
Лёни постоял немного, сжимая в руке винтовку, словно стараясь унять боль в душе.
Нет. В Роде ему делать нечего. Надо навсегда забыть эту деревню и дом, который когда-то был там. Его с ними ничто уже не связывает, одни воспоминания. И он решительно направился по другой колее. Перед глазами вдруг встали лица товарищей – Хаки, Хамди, Халима, Хайдара… Жаль Хайдара!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106