Внизу, вдоль стен, тянулся ряд широких, покрытых коврами скамей, на которых разместилось человек сорок московских бояр, все в богатых, шитых золотом и жемчугом ферезеях, надетых поверх шелковых либо легких, заморского сукна кафтанов.
*Юшман – древнерусский защитный доспех, состоящий из стальных колец,– комбинация кольчуги с бартерном.
**Бить – расплющенная тонкая металлическая проволока.
Прямо против входа, под большим образом святого Георгия Победоносца, в усыпанном драгоценными камнями окладе,– на невысоком, крытом парчой помосте, стоял резной деревянный трон с полукруглой спинкой и подлокотниками выложенными золотом и слоновой костью. На троне сидел Дмитрий Иванович, великий князь Московский и всея Руси, в сверкающем самоцветами парадном облачении, в бармах и отороченной собольим мехом Мономаховой шапке; украшенной крупными голубыми бриллиантами и увенчанной золотым крестом.
Лицо Дмитрия, которому он тщетно силился придать величие и каменную неподвижность, было зло и нахмурено. В этом неудобном, тяжелом облачении ему было нестерпимо жарко, тело чесалось, пот выступал на лбу крупными каплями, противной щекочущей стрункой сбегал по спине, между лопаток.
Справа от него в деревянном кресле, очень похожей на трон, но без золотых украшений и без подножки,– сидел в черной шелковой рясе и в белом клобуке митре полит Алексей, а слева, в таком же кресле, Серпуховские князь Владимир Андреевич, в расшитом золотом белом атласном кафтане.
Позади этой группы, охватывая ее полумесяцем, неподвижно стояло двенадцать воинов-великанов, один к одному, как родные братья,– все в одинаковых стальных кольчугах с посеребренными зерцалами и в шлемах-шишаках, опоясанные тяжелыми богатырскими мечами. Сбоку, шагах в пяти от кресла митрополита, стоял, одетый в черное, молодой еще человек,– княжеский толмач Ачкасов.
*Ферезея – длинная парадная одежда древнерусской знати.
* 3ерцало – дополнительный доспех, надевавшийся поверх кольчуги и состоявший из крупных стальных пластин, – иногда вызолоченных или посеребренных, – круглой на груди и соединенных с нею боковых четырехугольных.
Оглядев в последний раз палату и находившихся в пей людей, Дмитрий отрывисто приказал:
– Ввести татарина!
Окольничий Кутузов, стоявший у входа, низко поклонился великому князю и тотчас вышел. Минуту спустя двери распахнулись на обе половинки, и в палату вошел ханский посол, в узорчатом восточном халате, подпоясанном шелковым кушаком, в зеленых сафьяновых сапогах, с загнутыми кверху носками, и в круглой, приплюснутой сверху меховой шапке. На боку его висела татарская сабля в черных, с золотом, ножнах.
Взглянув на него, Дмитрий едва сумел скрыть свое изумление: легким, уверенным шагом,– так непохожим на расхлябанную походку природных наездников-татар,– к нему приближался высокий и стройный мужчина, лет двадцати пяти. В его красивом, правильном лице, с бритым подбородком и небольшими темными усами, не было ничего татарского. И вдобавок, с этого лица, из-под черных, тонко очерченных бровей, смело и открыто глядели на князя большие глаза, синие и ясные, как у девушки. Если бы Дмитрий доподлинно не знал – кто это, он готов был бы поклясться, что видит перед собою своего соотечественника.
Посол между тем, остановившись шагах в пяти от трона, снял шапку, приложив руку ко лбу и сердцу, низко поклонился митрополиту Алексею, а уж после этого, и далеко не столь низко,– великому князю. Потом снова надел шапку и вскинул глаза на Дмитрия. Поза его не выражала ни особой почтительности, ни высокомерия: он стоял как равный перед равным.
Увидев, что Карач-мурза стоит перед ним в шапке, Дмитрий Иванович нахмурился, но сейчас же овладел собой: посол имел на это полное право, ибо представлял здесь особу великого хана, свою зависимость от которого он, великий князь Московский, пока еще вынужден был признавать.
«Иные ханские посланцы держат себя перед русскими князьями и вовсе без уважения,– успокаивая себя, подумал Дмитрий.– Бывает, кричат и ножищами топают… Этот, видать, не таков. Может, и шапку бы передо мною скинул, не заставь я его прождать четыре дня. Шуму не поднял, а вот теперь со мною квитается… Потому и владыке сперва поклонился, а уж после мне».
– Спроси его, с чем прислан? – помолчав, обратился Дмитрий к толмачу. Тот выступил вперед и повторил его вопрос по-татарски.
– Толмача не надобно, князь, – с еле уловимым восточным выговором, но правильно сказал по-русски посол, – я добро знаю по-вашему.
– Али ты уже бывал на Руси? – с удивлением спросил Дмитрий.
– На Русь я приехал впервой. Но я знаю языки смежных с Ордою народов, и русский тож.
– И видать, знаешь не хуже нас. Да ты не русский ли, часом?
– Нет, князь, я татарин и родился в Орде,– ответил посол. В этих спокойно произнесенных словах что-то неуловимое для других коснулось, однако, чуткого уха митрополита и заставило его особо насторожиться. Он уже и раньше не отводил от лица Карач-мурзы пытливого, изучающего взгляда.
– Ладно, сказывай, с чем тебя прислал великий хан, промолвил Дмитрий Иванович.– Есть ли от него какая грамота?
– Грамоты нет, князь. Но чтобы ты знал, что я буду говорить от имени великого хана, он дал мне вот эту пайцзу.
С этими словами Карач-мурза вынул из-за кушака и пока зал Дмитрию овальную золотую пластинку, с вырезанной на ней головой тигра и надписью по-татарски: «Силою всевышнего Аллаха, да будет благословенно имя великого хана Азиза-ходжи и да умрут ослушники его воли. Сему повинуйтесь».
– Добро, сказывай!
Великий хан Азиз-ходжа, да пребудет с ним навечно милость Аллаха, повелел мне спросить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18