Только помалу я свои путы о стремя перетер, у трех коней неприметно отпустил подпруги, а четвертого, какой получше, отвязал, сиганул на него да и махнул в лес! Караульные крик подняли, но только покеда они коней своих заседлали, я уже далече утек. Лес этот я знаю как свой двор, меня в нем не словишь! Ну и пригнал, значит, сюды…
– Молодец, парень! Как звать-то тебя?
– Лаврушкой звать, пресветлый княжич.
– Добро, Лаврушка, ступай отдохни. Иван,– обратился княжич к одному из слуг,– отведи парня в людскую, прикажи там его накормить и напоить, да выдать ему новые порты и рубаху!
Однако Лаврушка уходить не спешил и, переминаясь с ноги на ногу, просительно посматривал на княжича.
– Ну, чего еще хочешь?– приветливо спросил Василий.
– Дозволь, пресветлый кияжич, послужить тебе! Повели взять меня в твою дружину. Живота не жалеючи буду за тебя биться с кем укажешь. Конь у меня есть теперь ладный, с седлом и со всею справой.
– А семья твоя что скажет? Аль у вас и без тебя работников достает?
*В о й – воин, ратник.
– Никого у меня нету, княжич, с малых годов сирота я, у чужих людей возрос.
– Ладно,– с минуту подумав и оценивая парня взглядом Василий.– Коли так, оставайся, мне ратные люди нужны. Токмо не мысли, что будешь ты биться за меня либо князя, родителя моего. Нам того не надобно, а вот рубежи свои мы блюдем крепко и будем биться за то, чтобы люди на землях наших могли спокойно пахать и косить и чтобы не угонял в неволю ни злой сосед, ни поганый татарин. Ну, ступай теперь с Богом!
– Спаси тя Христос, за милость твою, пресветлый княжич! А уж я послужу тебе верно,– кланяясь в землю, промолвил просиявший Лаврушка и, неловко повернувшись, направился к двери.
– Погоди, – остановил его Василий, – Сумеешь ты ночью вывести нас через лес, прямыми тропами, на след Голофеевой шайки?
– Вестимо, сумею, княжич! Они с полоном да с награбленным добром за один день на брянскую сторону нипочем не уйдут. Заночуют в лесу, и завтре мы их, как Бог свят, настигнем!
– Ну, ин ладно. Ступай подкрепись и отдохни, невдолге и выступим.
– Допрежь чем выступать, пристало бы тебе, Василии Пантелеич, с нами вместях думу подумать,– сказал боярин Опухтпн, когда за Лаврушкой закрылась дверь горницы.– Досе наша беда не столь и велика: ну, угнали у нас с пол ста смердов. Может, еще по-доброму и в обрат их вызволим. А налетишь ты сейчас да посекешь вгорячах брянцев,– гляди, они на нас и большой войною пойдут.
– Когда это Глеб Святославич что-нибудь добром отдавал? Не дело говоришь ты, боярин. После мора людишек у нас вовсе мало осталось, что же, будем теперь глядеть, как последних угоняют?
– Людишки, то еще куда ни шло… А вот не навлек бы ты беды и на всех нас. Потому и говорю: надобно наперед думу подумать.
– Я и сам разумею, что делать,– резко ответил Василий, – и куда ты гнешь, мне тоже вдомек. Ежели бы погромили боярскую вотчину, ты бы первый закричал: бей и жги всякого! А до вольных людишек вам, боярам, нужды нет. Пускай, мол, пропадают сироты, только бы брянского князя не изобидеть, а то, чего недоброго, осерчает он и под одну стать со смердами бояр карачевских учнет громить. Вот она, ваша думка, бояре!
– Молод ты еще, княжич,– выступил вперед боярин Шестак,– а речей таких мы ни от родителя твоего, ни от деда не слыхивали! Боярскую честь на Руси спокон веку все князья блюли. Ну, а тебе, видать, смерды ближе, нежели боярство родовитое,– язвительно добавил он.
Лицо Василия вспыхнуло гневом, но он сдержался и, лишь сощурившись на тщедушного Шестака, надменно ответил:
– Ну, для меня, чей род от века княжит над Русью, ты, боярин, по родовитости не далеко ушел от любого смерда. Ты вот маленьких людей хулишь и не видишь того, что на смерде да на ратном человеке вся земля наша держится. Они ее и кормят и от ворогов боронят,– вот потому всякий разумный князь должен им быть отцом и заступником. А вы, «родовитые», только о себе печалуетесь да под себя норовите подгрести все, что зацепить можно и кияжево, и смердово!
– Срамные слова говоришь ты, Василей Пантелеич,– наливаясь темною кровью, зашипел боярин Шестак,– и кабы не был в сей час недужен твой батюшка…
– Ты, Иван Андреич, моего батюшку сюда не приплетай,– повысил голос Василий,– за свои слова я сам умею ответ держать! А ты лучше бы помыслил о себе, да о том, чтобы не пришлось нам спасать тебя от твоих же кабальных смердов. Мне ведомо, что деется в твоей вотчине, которую, к слову сказать, изрядно округлил ты не вельми чистыми путями.
В вотчине моей я господин, мой в ней и закон! – задыхаясь, прохрипел Шестак. – А тебе, княжич…
– Помолчи, боярин, хватит!– крикнул Василий, – Я свое сказал, а коли тебе неймется, тогда дай срок, – я тебе рога обломаю! Кончена дума, бояре, прошу всех в крестовую, на молебен! А ты останься, Семен Никитич, с тобою есть еще разговор.
Бояре, негодующе бормоча и утирая платками вспотевшие лысины, направились в крестовую палату, откуда уже тянуло пряным запахом ладана и слышались возгласы протопопа Аверкяя. Вскоре в горнице остались только княжич и воевода.
– Слыхал, Семен Никитич, – спросил Василий, когда последняя боярская спина исчезла за дверью,– сколь хочется им меня в свою веру обратить? Пусть пождут, я им еще покажу, кто здесь хозяин!
*Смердами, сиротами и людишками в средневековой Руси называли крестьян.
– Не тронь ты их лучше, Василей Пантелеич,– угрюмо промолвил Алтухов.– Того зла, что они на Руси сеют, ты один николи не выведешь, а сила у них большая. С ними свяжешься, – не будет тебе спокойной жизни.
– Страшен сон, да милостив Бог,– беспечно ответил Василий.– Ну, да не о том сейчас речь, я так смекаю, что Лаврушка правду сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23