– Я хотел бы переговорить с адвокатом, – сказал он им.
– В свое время, – ответил водитель.
Оскар как нельзя кстати вспомнил рассказ одного из своих собутыльников, что Ягеллонский анатомический институт получает трупы из этой тюрьмы.
Стена ее тянулась вдоль всего квартала, и с заднего сидения гестаповского «Мерседеса» он видел мрачно-унылый ряд одинаковых окон на третьем и четвертом этажах. Миновав въездные ворота и проехав под аркой, они направились в помещение конторы, где эсэсовские чиновники говорили шепотом, словно, если поднять голос, он громовым эхом разнесется по узким коридорам. У него изъяли всю наличность, но сказали, что она будет выдаваться по 50 злотых в день во время его заключения. Нет, было сказано ему, еще не время приглашать адвоката.
Из приемной его под охраной повели по коридору, и в настороженной тишине до него доносились слабые отзвуки чьих-то криков, пробивающиеся даже из-за стен. Его провели вниз по лестничным маршам в узкий давящий туннель, мимо ряда закрытых камер; дверь одной из них представляла собой решетку. В ней сидело примерно полдюжины заключенных в рубашках с короткими рукавами и они повернулись к стене, чтобы нельзя было разглядеть их лица. Оскар заметил лишь у одного из них надорванное ухо. Кто-то чихнул, но знал, что вытирать нос ему лучше не стоит. «Клоновска, Клоновска, сидишь ли ты на телефоне, любовь моя?»
Ему открыли одну из камер и он вошел в нее. Он испытывал смутное беспокойство – не будет ли она слишком переполнена. Но в камере оказался только один заключенный, какой-то военный, который, накинув для тепла одеяло на плечи, сидел на одной из двух узких деревянных коек, на каждой из которых лежал плоский матрац. О ванне, конечно, тут не могло быть и речи. Стояли ведро с водой и ведро для оправки. У его соседа, как оказалось, штандартенфюрера Ваффен СС была легкая щетина на щеках, несвежая распахнутая рубашка под шинелью и заляпанные грязью сапоги.
– Добро пожаловать, – с кривой усмешкой сказал офицер, подавая Оскару руку. Он был довольно симпатичным парнем, на несколько лет старше Оскара. Не хватало только, чтобы он оказался подсаженным доносчиком. Но для чего тогда ему оставлять форму и сообщать, что он в столь высоком звании. Посмотрев на часы, Оскар сел, опять встал и подошел к высоко расположенному окну. В камеру падал свет с прогулочного дворика, но окно было не того вида, чтобы к нему можно было бы прислониться и, глядя на белый свет, забыть о тесноте камеры, в которой можно было сидеть, лишь касаясь коленями друг друга.
Наконец они стали разговаривать. Оскар был заметно насторожен, но штандартенфюрер болтал без умолку. Как его зовут? Он назвался Филиппом. Он не считал, что джентльмены в тюрьме должны представляться по фамилиям. Кроме того, настало время, когда у людей остались только имена. Если бы в свое время мы обращались друг к другу только по именам, мы были бы куда более счастливы.
Оскар пришел к выводу, что если этот человек не доносчик, то у него явное нервное расстройство, скорее всего из-за шока, который он испытал, оказавшись в камере. Он воевал в Южной России, а потом его батальон был переброшен под Новгород, где он и пребывал всю зиму. Затем он получил отпуск, в течение которого посетил одну польскую девушку в Кракове и, по его словам, они «забыли обо всем на свете в обществе друг друга»; его арестовали в ее квартире через три дня после окончания отпуска.
– И тут я решил, – рассказывал Филипп, – сделать вид, что, черт побери, перепутал даты, как только я увидел эти морды, – он ткнул пальцем в потолок, давая понять, что имеет в виду учреждение, куда они попали, всех этих эсэсовских бухгалтеров и бюрократов, – и стоило только убедиться, как они-то живут. Чтобы не выглядело, будто я, мол, добровольно решил не возвращаться из отпуска. Но, черт возьми, какое ко мне пришло ощущение свободы!..
Оскар спросил, не довелось ли ему бывать на Поморской. Нет, сказал Филипп, только здесь. Поморская смахивает, скорее, на гостиницу. У этих подонков там есть камеры смертников и набор блестящих хромированных инструментов для допросов. Но, кстати, что тут делает герр Оскар?
– Я поцеловал еврейскую девушку, – сказал Оскар. – Мою работницу. В чем меня и обвинили.
Филипп разразился хохотом.
– Ну и ну! Теперь-то у тебя на нее небось не стоит?
Весь день штандартенфюрер Филипп продолжал обвинять СС. Воры и развратники, говорил он. Поверить невозможно, какие деньги гребут некоторые из них. А изображают из себя этаких неподкупных. Да они могут убить бедного поляка, который попробовал стащить кило бекона, а сами живут как ганзейские бароны.
Оскар делал вид, что узнает это все впервые и мысль о продажности, царящей среди рейхсфюреров, больно ранит его, невинного судетского немца, провинциализм которого и заставил его, все забыв, поцеловать еврейскую девушку. Наконец Филипп, устав от яростного словоизвержения, задремал.
Оскару захотелось выпить. Некоторое количество алкоголя позволит времени течь быстрее и даже смириться с компанией штандартенфюрера. Если он не доносчик, а жертва случайного стечения обстоятельств.
Оскар вынул десятизлотовую банкноту и написал на ней фамилию и номера телефонов; на этот раз их было куда больше – до дюжины. Вытащив еще четыре банкноты, он скомкал их в руке и подойдя к двери, постучал в глазок. Откликнулся рядовой охранник СС, и Оскар увидел в откинувшемся проеме кормушки серьезное лицо человека средних лет. Он не походил на садиста, который может забить бедного поляка до смерти ударами сапога по почкам, но это, конечно, и придавало ему особую опасность в ходе пыток, ибо трудно было ждать подвоха со стороны человека с чертами лица сельского труженика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158