* * *

Пока СС и Инспекция обсуждали будущее Плачува, Иосифа Бау – молодого художника из Кракова, которому ближе к концу войны довелось хорошо узнать Оскара – угораздило влюбиться в некую девушку Ребекку Танненбаум, для чего не было ни места, ни условий. Бау работал в строительном отделе чертежником. Он был серьезным мальчиком с чисто художественным стремлением к совершенству. Он, так сказать, убежал в Плачув, потому что у него никогда не было соответствующих для жизни в гетто документов. Поскольку у него не было профессии, которая могла бы пригодиться на каком-то предприятии в гетто, ему приходилось прятаться при содействии матери и друзей. Во время ликвидации в марте 1943 года он выбрался из-за стенки и успел пристроиться в хвост рабочей колонне, направлявшейся в Плачув. Ибо в Плачуве были новые возможности, не существовавшие в гетто. Например, строительство. В том же самом мрачном здании, раскинувшем оба крыла, где был и кабинет Амона, Иосиф Бау имел дело с синьками. Ему покровительствовал Ицхак Штерн, который упомянул о нем Оскару как о хорошем чертежнике, который в будущем, может быть, сможет искусно подделывать документы.
Иосифу повезло, что ему не пришлось часто сталкиваться с Амоном, ибо он производил впечатление такой трогательной открытости, что Амон, встреть он его, сразу же вытащил бы револьвер. Мастерская Бау была в самом дальнем от Амона конце здания. Часть заключенных работала на первом этаже, неподалеку от кабинета коменданта. Среди них были снабженцы, клерки, стенограф Метек Пемпер. Их ежедневно подстерегал риск и неожиданно получить пулю, и нарваться на взрыв начальственной ярости. Например, Мундек Корн, который до войны был поставщиком одного из дочерних предприятий Ротшильда, а теперь закупал для тюремных мастерских ткань, морские водоросли, пиломатериалы и металл, был вынужден работать не только в том же самом административном корпусе, но и в том же крыле, где размещался кабинет Амона. Как-то утром Корн поднял глаза от стола и увидел на той стороне Иерусалимской, рядом с казармой СС, мальчика лет двадцати, которого он знал по Кракову; тот мочился под прикрытием одного из штабелей досок. В то же самое время он увидел белый рукав рубашки и две мясистые кисти, мелькнувшие в окне ванной в этом же крыле. Правая рука держала револьвер. Раздались два выстрела, один за другим, и по крайней мере один из них поразил мальчишку в голову, отбросив его на штабель досок. Когда Корн снова поднял глаза к окну ванной, то заметил лишь руку в белом рукаве, закрывавшую створку.
Еще утром на стол Корна легла заявка, коряво и неразборчиво подписанная Амоном. Взгляд его скользнул от подписи к трупу, который с расстегнутой ширинкой валялся у груды досок. Он не удивлялся тому, что ему пришлось увидеть. Он видел ту соблазнительную легкость, с которой Амон решал все проблемы. То есть он испытывал желание поставить на одну доску визит в ванную и убийство, ничем не отличавшееся от небрежного росчерка на листе бумаги, да и вообще, может быть, любую смерть – что бы она с собой ни несла – надо воспринимать как рутинный факт бытия.
Но Иосифу Бау не хотелось бы становиться жертвой таких взглядов. Ему удалось избежать чистки административного штата, который состоялся в центре здания и его правом крыле. Она началась, когда Йозеф Нейшел, любимчик Гета, пожаловался коменданту, что девушка из конторы воспользовалась кожурой от копченой грудинки. Амон в ярости вылетел из кабинета и помчался по коридору.
– Вы все толстеете! – орал он.
Затем он разделил всех работников на две шеренги Корну показалось, что перед ним развертывается сцена из быта старших классов школы в Подгоже: девушки в другом ряду все были знакомы ему, дочери тех семей рядом с которыми он рос, семей из Подгоже. Все действо напоминало учительское деление, когда определялось что вот эти пойдут к монументу Костюшко, а эти – в музей в Вавель. На деле же девушки из второго ряда из-за своих столов были отправлены на Чуйову Гурку, где за любовь к шкурке от копченой грудинки с ними рассчитался карательный взвод Пиларцика.
Хотя Иосиф Бау не имел отношения к суматохе, воцарившейся в конторе, никто из обитателей Плачува не мог бы сказать, что у него спокойная жизнь. Но все же она несла в себе меньше опасностей, чем увлечение девушкой, которому он не мог противостоять. Ребекка Таннебаум была сиротой, но поскольку среди еврейской общины Кракова действовали клановые законы, у нее не было недостатка в добрых тетях и дядях, опекавших ее. Ей было девятнадцать лет, у нее было милое личико и изящная фигурка. Она хорошо говорила по-немецки и могла поддерживать интересный и доброжелательный разговор. Недавно она стала работать в конторе Штерна, расположенной за административным корпусом, избавленная от опасности внезапно столкнуться с комендантом, охваченным припадком ярости. Но ее обязанности в отделе занимали лишь половину рабочего дня. Она была еще и маникюршей. Еженедельно она обслуживала Амона; она ухаживала за руками унтерштурмфюрера Лео Йона, а также доктора Бланке и его любовницы, грубой и жестокой Алис Орловски. Впервые увидев перед собой руку Амона, она сочла, что у него длинные пальцы хорошей формы – отнюдь не как у располневшего человека и конечно же, не как у дикаря.
Когда к ней впервые пришел какой-то заключенный и сказал, что ее хочет видеть герр комендант, она кинулась бежать, петляя мимо столов – и вниз по лестнице. Заключенный бежал за ней, крича ей вслед:
– Ради Бога, не надо! Он меня накажет, если я не приведу тебя.
Так что ей пришлось последовать за посланцем на виллу Гета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158