Это уже было слишком!
Николай поплывет! А он как же? Махнуть рукой: «Плыви, а я посмотрю?» А на фронте как? Наступление. Река. Товарищи поплыли, а ты, выходит, стой и смотри, как они форсируют водную преграду? Нет, так не пойдет!
Гурька молча пошел за приятелем в воду, а потом поплыл рядом.
– Ну как? – спросил Николай через некоторое время.
– Ничего.
– А ты дыши ровнее. Не поднимай головы слишком высоко и не переваливай сильно корпус с боку на бок.
«Тоже мне, учит», – подумал Гурька и нарочно старался сильнее опираться на воду, высоко держал голову.
Он плыл, то саженками, то на боку, то на спине и, когда остров был совсем уже близко, почувствовал, что ноги тяжелеют, в руках и в пояснице появилась боль. Сначала было стыдно перед Николаем и, чтобы не отстать от него, Гурька напрягал все силы. Потом, стыд сменился страхом.
Подул ветер. Маленькие гребешки, как кружево, покрыли реку, и она теперь казалась не голубой, как прежде, а мутно-серой.
Гурьке хотелось хотя бы на минутку встать на дно, пускай илистое, жидкое, но только бы немного опереться, дать отдохнуть телу. Он сделал усилие, мотнул головой и, как плетьми, замахал руками из последних сил.
Так он плыл еще несколько минут и вдруг почувствовал, что задевает дно.
Слегка шатаясь, Гурька пошел туда, где на песке уже сидел Николай. Он тяжело дышал, и руки у него дрожали.
Гурька сел рядом.
– Ну вот и доплыли, – сказал он и смахнул с ноги приставшую травинку.
– Да, – выдохнул Николай.
Вдали маленький буксир тащил баржу. Гурька поднялся на ноги, чтобы рассмотреть надпись на борту буксира.
– Да это «Смелый»! – радостно воскликнул он. – Маленький, а какую баржищу тянет!

3

Потом все исчезло: и буксир, и река, и город. Ребята видели только небо, необычайное, волнующее. Над самыми головами с глуховатым и в то же гремя звенящим рокотом, напоминающим клекот хищной птицы, клином летели немецкие самолеты.
Что самолеты были именно немецкие, ребята догадались сразу. Город далеко от фронта, и никогда им прежде не приходилось видеть самолеты немцев. Советские самолеты не походили на эти ни шумом моторов, ни силуэтами.
Ударили зенитки. Светлые облачка разрывов возникали и перед ведущим самолетом и внутри строя, но фашисты продолжали лететь, не меняя курса.
Потом клин начал распадаться. Самолеты легли на крыло, и со злым сверлящим воем на город полетели бомбы. Взрыв… Еще… Еще…
Ребята побежали по острову, потом бросились в воду, чтобы добраться до левого берега. Неподалеку находился плашкоутный мост. Через него можно попасть в город. Но когда Гурька и Николай подбегали к мосту, упала бомба и взорвала его почти у самого правого берега. Длинный хвост моста относило течением. А фашист, выйдя из пике, принялся расстреливать из пулеметов скопившиеся у моста автомашины и подводы. Напуганные до беспамятства люди бросались в воду. Одни тут же тонули, другие хватались за что попало, старались вплавь добраться до берега.
Ошеломленные Гурька и Николай смотрели на поднимающиеся над городом черные тучи пожаров.
Город горел в нескольких местах. Ветер усиливался, пожар быстро разрастался, отдельные очаги его соединялись, и зловещие клубы дыма становились все громаднее и уродливее, закрывая собой почти полнеба.
Гурька подумал о матери, которая должна к этому времени вернуться с завода, и закричал:
– Мама! Мамочка!
Наконец немцы улетели. Оставшиеся на переправе горожане сшибали замки у лодок, садились в них и направлялись на правый берег.
Ребята бросились к отчаливавшей лодке. Их не пускали, так как лодка была полна. Гурька все-таки сумел прыгнуть на нос.
Николай остался на левом берегу. Гурька сразу забыл о нем. Как и все, кто сидел с ним в лодке, он смотрел на горящий город и злился на хозяина лодки, который предусмотрительно унес весла, оставив только одно кормовое. С одним не очень-то скоро переплывешь широкую и быструю реку.
Наконец лодка ткнулась в правый берег.
Гурька стрелой влетел по крутому откосу в улицу. Он несся мимо горящих домов, вьюном проскальзывал в толпе, перерезал у самого радиатора автомашин дорогу…
А вот и дом.
Но деревянного одноэтажного домика с крышей из серой черепицы не было. На него упала кирпичная стена стоявшего рядом четырехэтажного здания, проломила крышу и потолок, и Гурька увидел нечто, отдаленно напоминающее то, что до сих пор он считал своим домом. Стены расползлись и походили на игрушечную клеть, сделанную из спичек, которую неосторожно задели и чуть не развалили совсем. На оголенной стене болталось на вешалке мамино пальто.
Около соседних домов суетились люди, тушили пожар, таскали куда-то вещи, плакали, проклинали немцев, а Гурька стоял один у развалин своего дома и не знал, что делать. На него никто не обращал внимания. Потом он стал спрашивать о матери. Нет, Анну Ивановну никто не видел. Может быть, она еще не вернулась с завода?
Гурька сел на землю и горько заплакал.




4

Мать не вернулась с работы ни в тот, ни на следующий день. Ее откопали из развалин на третий день после бомбежки и похоронили вместе с другими.
Гурька остался один. Родных в городе у него никого не было, и его приютила соседка, домик которой уцелел. Звали ее тётя Катя. Она работала в том же цехе, где и Мать. Детей у нее было трое: Маруська, Горка и Тоня – все меньше Гурьки. Мужа у тети Кати убили еще в самом начале войны. С тремя детьми ей жилось куда трудней, чем Анне Ивановне с одним Гурькой. Да что же делать? Тетя Катя была подругой Анны Ивановны. Пожалела Гурьку-сироту.
Гурька и сам понимал, что обременяет тетю Катю, и думал пойти работать на завод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30